Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

министра народного просвещения ДВР[16], а также Константина Симоновича Шрейбера, возглавлявшего это ведомство по ноябрь 1922 г. Другой читинский знакомый М. К., бурятский этнограф Баэртон Вампилун (1889–1937?; репрессирован), занимал в 1920–1922 г. пост товарища министра земледелия ДВР. (В декабре 1922 г., в связи с командировкой Вампилуна в Москву и Петроград, М. К. просил его передать письмо Л. Я. Штернбергу[17].) К числу близких знакомых М. К. принадлежал также юрист Матвей Абрамович Ваксберг (1889–1983)[18], в прошлом революционер-меньшевик, возглавлявший попечительный комитет при ГИНО; его фамилия встречается в перечне лиц, которых М. К. регулярно снабжал книгами из своей личной библиотеки.

О знакомстве и встречах М. К. с Я. Д. Янсоном, участником революционных событий в Иркутске и Томске в 1917–1920 гг. и замминистра (затем министра) иностранных дел ДВР в 1921–1922 гг., сведений не имеется.

Свою деятельность в ГИНО М. К. открыл лекцией, посвященной методике изучения литературы. О. Г. Петровская вспоминала:

Незабываемо впечатление от блестящей вступительной лекции М. К. Азадовского в курс «Введение в методологию», собравшей в большом актовом зале студентов всех факультетов института. Как сейчас помню его чуть глуховатый голос с едва заметным придыханием, уже тогда выдававшем его начинавшуюся серьезную болезнь… В полной тишине слушали студенты великолепное и точное изложение мысли оратора, обоснованное и убеждающее. Лектор он был прекрасный. Увлекающийся и увлекающий[19].

На вступительной лекции присутствовала также Надежда Павловна.

Спустя много лет М. К. рассказывал:

Читать лекции – трудное искусство. Хочешь добиться одного, а получается совсем другое. Когда я получил звание профессора и читал первую лекцию в Чите, то решил показать товар лицом. Я кончил так: «В моей лекции больше сомнений, чем решений, больше поставлено проблем, чем дано ответов. Я, может быть, слишком расширил границы своей темы и все еще не исчерпал вопроса. Но в том-то и прелесть научного исследования, что ему не видно конца». Упоенный собственным красноречием, кончив, я прошел в профессорскую. За мной вошла ныне покойная первая жена. «Что? Недурно!! – говорил я, пощелкивая пальцами. – Профессора плохо не читают. Концовка-то какова?» Жена ответила: «Может, и недурно, только мой сосед, не зная, разумеется, кто я, сказал: „Хорош профессор: в первой же лекции признается, что ничего не знает!“». Вот уж воистину: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется»[20].

Торопясь воспользоваться издательскими возможностями, которые открывались ему в ДВР, М. К. публикует в читинском журнале «Вестник просвещения», издававшемся Министерством народного просвещения при правительстве ДВР, свою инаугурационную лекцию в Томском университете, отредактированную и обогащенную подстрочными примечаниями[21]. Для ученого важно было напечатать как можно скорее именно эту работу, содержащую основные положения его несостоявшейся диссертации. Впрочем, фольклорно-этнографические изучения, преобладавшие в научной работе М. К. в 1910‑е гг., отступают в читинский (и уже ранее – в томский) период на задний план – в центре внимания оказывается история литературы. Его семинарий по изучению творчества Тургенева и методологический просеминарий насыщены историко-литературной тематикой. Студенческие доклады, прочитанные устно или представленные в письменном виде, посвящены трудам известных русских литературоведов и критиков в самом широком охвате – от Н. А. Добролюбова до Д. С. Мережковского. В. Силлов, например, готовит выступление на тему «Метод С. А. Венгерова»; О. Петровская – на тему «Критические статьи Вл. Соловьева о лирических поэтах». Студенты пишут рефераты о научных трудах и взглядах М. О. Гершензона, Иванова-Разумника, П. С. Когана, Н. А. Котляревского, Д. Н. Овсянико-Куликовского, А. Н. Пыпина и др.; по каждому из докладов проводятся прения[22].

Одновременно с преподаванием М. К. разворачивает в Чите научно-организационную деятельность. К этому его обязывало положение проректора, в чьи обязанности входило, в частности, привлечение ученых-гуманитариев к сотрудничеству с ГИНО (лекции или публикации в изданиях института). 22 августа 1922 г. он спрашивал Л. Я. Штернберга:

Не собираетесь ли приехать к нам? Соорудили бы какую-нибудь экспедицию к тунгусам или орочонам, а по дороге пожили бы в Чите, отдохнули бы и заодно прочли бы курс лекций в читинском Институте Народного Образования. Я говорю очень серьезно. Если бы Вы это решили, это было бы и очень легко организовать сейчас. Это письмо передаст Вам препод<аватель> нашего Института Конст<антин> Автономов<ич> Ненадкевич – геолог[23]. У него сможете узнать все подробности об Институте. А скоро, вслед за ним, приедет в Питер товарищ мин<истра> народного просвещения ДВР Малышев. Он устроит Вам пропуск, даст денег и прикомандирует к нам. Подумайте-ка об этом[24].

А из другого письма к Эйхенбауму (от 7 сентября 1922 г.) явствует, что М. К., собеседник и старший друг читинских футуристов, пытался наладить сотрудничество ГИНО с деятелями ОПОЯЗа:

Дорогой Борис Михайлович,

письмо Ваше я получил. Очень обрадован Вашим согласием. Можно ли также рассчитывать и на В. М. Жирмунского? Что же касается Якубинского[25] и Томашевского[26], то я боюсь, их слишком специальные темы, которые они часто берут, нам пока еще не под силу (т. е. материально, конечно); другое дело – Ваши темы.

Мы ведь еще только начинаем работу и средствами ограничены. А какую работу мог бы предложить Ю. Н. Тынянов?[27]

Пытаясь «заманить» в ГИНО известных ученых или, по меньшей мере, привлечь их к участию в сборниках института, М. К. использовал и такой бесспорный аргумент, как гонорар в твердой валюте[28]. «Не знаю, удастся ли, – пишет он в цитированном письме к Эйхенбауму, – но я предполагаю сразу же по получении от Вас рукописи послать Вам некоторую крупную сумму в виде аванса и за следующие работы»[29].

А в конце того же письма он просит Эйхенбаума выслать ему в Читу «Записки словесного отделения Института истории искусств»[30].

Почти во всех письмах М. К. той поры к знакомым и даже незнакомым лицам М. К. жалуется на «книжный голод». «Мы же здесь, – пишет он 15 марта 1922 г. из Читы А. С. Ященко (1877–1934; Берлин), издателю журналов „Русская книга“ и „Новая русская книга“, – не только отрезаны от новых книг, но даже и от известий от них»[31]. Далее он просит Ященко содействовать подательнице письма (возможно, харбинской родственнице) в приобретении «новинок». «Меня интересуют, – сказано далее, – по преимуществу: работы по фольклору, по методологии ист<ории> литературы – из монографич<еских> работ: о Флобере, Гофмане»[32].

О том же М. К. просил и своих коллег в Москве и Петрограде. Например, в письме