Владимир Новиков - Александр Блок

В Шахматове Блок читает Августа Стриндберга, который отныне становится одним из самых близких ему писателей. Вскоре, откликаясь на кончину шведского писателя в 1912 году он даст ему весьма нетривиальную метафорическую характеристику: «Это — лаборатория для студентов, большая комната, свободная в утренние часы, когда мозг работает ритмически; и сам Стриндберг — утро, тот час, когда начинается большая работа». А тем летом 1911 года он даже подумывать начать европейскую поездку со Стокгольма.

Подготовлены второй и третий тома собрания стихотворений (иногда этой работой Блок занимается в комнате Любови Дмитриевны). В письме Андрею Белому от 6 июня он дает авторское определение своей лирики в целом, которое станет легендарным: «…все стихи вместе — “трилогия вочеловечения”». Здесь же он описывает свой путь как завершенный и решительно заявляет: «…отныне я не лирик ». Это, конечно, связано с большой моральной ставкой на поэму «Возмездие». Реально же говоря, лириком Блоку предстоит еще пробыть целых пять лет и «трилогия вочеловечения» обогатится новыми интересными главами.

Переписка Блока с Белым, возобновившаяся осенью 1910 года после двухлетнего разрыва, продолжается довольно интенсивно. Правда, инициатива в основном принадлежит Белому: он пишет и чаще, и подробнее, и сердечнее. Рассказывает о своем путешествии с новой возлюбленной Асей Тургеневой в Тунис, Египет и Палестину (в одном из посланий осторожный постскриптум: «Если Александра Андреевна и Твоя жена ничего не имеют против, то передай им привет»). Зовет в гости в Волынскую губернию (там имение Асиной матери). Уговаривает сотрудничать в затеваемом журнале «Мусагета» — «Труды и дни» (участие Блока в нем ограничится статьей «От Ибсена к Стриндбергу», а само издание недолго протянет).

В ноябре он сообщает Блоку о своих материальных трудностях и просит помочь получить у какой-нибудь редакции аванс в 500 рублей. Блок незамедлительно и деликатно предлагает Белому эту сумму взаймы из собственных средств, с тем чтобы друг мог закончить писание романа «Петербург». «…Я никогда в жизни еще частным образом ни у кого не занимал, и если с благодарностью принимаю твое предложение, то это потому, что, во-первых, предлагаешь Ты и так по-хорошему », — взволнованно отвечает Белый. «Письмо от Бори (хорошее)», — помечает в дневнике Блок.

Все хорошо. Благородные дистанционные отношения. Без споров и ссор, без обид, без ревности. И без творческого взаимовлияния.

Тридцатого июня Блок возвращается из Шахматова в Петербург, а 5 июля отбывает за границу — но не через Стокгольм, а по обычному маршруту через Вержболово (железнодорожная станция на границе с Восточной Пруссией, обыгранная в знаменитой некогда эпиграмме Вячеслава Иванова: «Новаторы до Вержболова! / Что ново здесь, то там не ново»).

«…Еду за границу к тебе, это последняя цель, а все, что перед этим, только станции. Мне даже досадно, что это так», — писал он жене еще за месяц до поездки. Нервно реагировал на ее послания из Парижа, где Любовь Дмитриевна встречалась с соотечественниками: «Мне временами невыносимо тяжело, что ты с Ремизовыми, а особенно — что тебя видел Чулков, и что ты, вероятно, слушала его двусмысленности». Настойчиво советует жене «оставить магазины в покое», корит ее за то, что она становится «средним человеком».

В ответ следовали кроткие просьбы о снисхождении: «Милый Лалачка, не посылай мне больше злых писем… Мой милый Лала, надо очень много силы, всякой, ты уж поверь, чтобы через три часа… <…> быть уже спокойной, видеть тебя, милого и любимого Лалачку, а не какого-то с кнутиком». Увидев это слово «кнутик», Блок готов взять злые слова назад. Как всегда, отношения негладки, но равнодушия друг к другу здесь не было и не будет.

Любовь Дмитриевна, приехав из Парижа в Бретань, выбрала для совместного с мужем отдыха местечко Аберврак на Атлантическом побережье. Гостиница — в бывшем французском монастыре, разоренном во времена революции 1789 года. Рядом — большой и яркий маяк. Можно прогуляться, как она написала мужу, «к самому подлинному океану». Пейзаж, который вскоре найдет творческое применение.

На пути в Берлин Блоку не спится, он «увлечен полетом поезда». С детским восхищением пишет он матери о том, что из Берлина в Париж домчится за шестнадцать часов, а в Бельгии скорость передвижения достигает ста километров в час. «Люблю Германию», «Париж мне нравится необыкновенно» — таков тон его первых реляций. Приехав в Брест, решает не ночевать там в гостинице, а мчаться на автомобиле прямо в Аберврак. Тридцать шесть километров преодолевает за час — и поспевает вовремя: «Люба еще только засыпала».

«Большая Медведица на том же месте. На юго-востоке – звезда, похожая на маяк. Совершенно необыкновенен голос океана» — такой лирической припиской завершается письмо матери от 11 июля. Читая это, всякий может мысленно поравняться с поэтом: ведь любой из нас, оказавшись в экзотических далях, непременно заметит, что Большая Медведица «на том же месте» общего для всех неба.

Три недели проводят Блоки в Абервраке. Дюны, теплое море, мягкий песок — все это до поры нравится. Постепенно, однако, Блока начинают раздражать скука и грязь, которую он описывает матери в гиперболических тонах. К тому же к концу пребывания в «гиперборейской деревушке» у него начинает побаливать горло, а в городке Кэмпер, куда они с Любовью Дмитриевной приезжают 7 августа, ему и вовсе приходится сесть дома и читать в большом количестве газеты. Европа живет своей жизнью, иногда интересуется Америкой и Африкой, реже Азией. А меньше всего здесь думают, говорят и пишут о России, примечает он.

В душном Париже все ему вдруг становится постыло. Лувр, из которого только что украли Джоконду, — «заплеванные королевские сараи», сад Тюильри — «иссохшая пустыня». Почему столь резкая перемена настроения? Таков ритм души поэта: вслед за радостью и упоением — непременно грусть и боль. Этого не объяснить ни погодой, ни политикой.

Любовь Дмитриевна остается в Париже еще на неделю, потом возвращается в Россию одна. Блок тем временем отправляется в Антверпен («он удивителен: огромная, как Нева, Шельда…»), потом в Брюгге. Из Бельгии — «на родину — в Амстердам — и, может быть, еще по Голландии» (да, так он и пишет матери, играя в легенду о своем голландском происхождении по отцовской линии). Подумывает заехать в Копенгаген, заглянуть в гамлетовский замок Эльсинор, но в конце концов из Амстердама едет в Берлин. Там смотрит «Гамлета» в постановке Макса Рейнгардта («немецкого Станиславского»), с Сандро Моисси («немецким Качаловым») в главной роли. Смотрит внимательно, профессионально, вникая в подробности сценической техники.