Королева скандала - Пол Джилл

Рэйчел тронуло его явное беспокойство. Ей стало интересно, представляет ли себе Алекс, как сильно его отца заботит жизнь сына. Рэйчел в этом сомневалась.

Обзвонив всех, она рискнула выйти на улицу в поисках какой-нибудь еды. Чем они кормят Алекса? Garde a vue, как говорят французы, — заключение под стражу. Сидит ли он в отдельной камере или делит ее с настоящими преступниками? Рэйчел представила себе тесную комнату с нарами в два яруса и унитазом в углу. Еще одну ночь он выдержит, но не могла себе даже представить, какое отчаяние его охватит, если они отправят его во французскую тюрьму дожидаться суда. У нее болело сердце за любимого. Вот бы придумать какую-нибудь достаточно убедительную историю, чтобы его отпустили сразу же!

А что будет с ней? Если месье Бельмон заявит в полиции, что сердечко было у нее, они могут арестовать и ее за получение краденого. Они с Алексом оба могут оказаться в тюрьме. Как это повлияет на их совместное будущее?

Рэйчел остановилась возле шумного бистро на углу улицы. На доске мелом были неразборчиво начерканы названия фирменных блюд, а в оформлении использованы пустые винные бутылки зеленого цвета, по которым стекал свечной воск. Официант проводил ее к крошечному столику в глубине зала, и Рэйчел заказала себе крок-месье и бокал vin rouge.

Ей и не верилось, что всего несколько дней назад она питала большие сомнения по поводу Алекса. Зато теперь, когда он был в беде, ее чувства предельно прояснились. Рэйчел любила его и собиралась во что бы то ни стало вытащить из заключения. Если его объявят виновным, она будет лжесвидетельствовать и попытается сделать так, чтобы его отпустили. Она пойдет в редакции газет, выразит протест на французском телевидении, обратится к их парламентариям. Так или иначе, она не успокоится, пока Алекс не окажется на свободе. Она скучала по нему, по его сарказму, раздражительности и всему прочему.

Глава 57

Западный Суссекс. Апрель 1936 года

Элеанор и Ральф приняли Мэри с радостью. Они сидели с бокалами на террасе в их милом саду с видом на лужайку, и Мэри рассказывала им историю о Уоллис, Жаки, Эрнесте и себе.

— Правда в том, что я полюбила Эрнеста с самой первой встречи в 1924 году, — призналась она, — но всё так перепуталось. У нас обоих на тот момент были супруги, потом появилась Уоллис и поймала его в свои сети. — Мэри шмыгнула носом, чтобы не расплакаться. — Его первый брак распался из-за нее. Но, став его женой, она нацелилась на принца Уэльского. Потом расстроилось мое замужество, а теперь все и вовсе превратилось в какой-то безнадежный бардак.

Элеанор сочувствовала Мэри:

— Когда я впервые увидела вас с Эрнестом в Петворте, то предположила, что вы с ним пара. Вы так гармонично смотритесь вместе, проявляете такой большой интерес к тому, что говорит другой. Я уверена, что все сложится. У меня есть предчувствие.

— Но если Уоллис не сможет стать женой короля, я не смогу стать женой Эрнеста. Мы все оказались в каком-то дьявольском тупике, и я не понимаю, как нам оттуда выбраться. — Мэри не могла рассказать им о беседе Эрнеста с Уинстоном Черчиллем, но они сами знали о том, что королю нельзя жениться на разведенной.

— Так пусть и остается любовницей, — предложил Ральф. — Английские короли всегда женились на каких-нибудь плодовитых молодых аристократках, способных дать им наследника и еще одного ребенка про запас, а женщин, к которым испытывали страсть, брали в любовницы. Эта система работает с незапамятных времен.

— Уоллис захочет большей стабильности, — озвучила свое предчувствие Мэри. — Ей важно иметь уйму денег и высокое положение в обществе.

Ральф прикурил сигарету, щурясь от дыма.

— Любовницы могут получить и первое, и второе. Король назначит ей пожизненное содержание. Не понимаю, из-за чего весь этот переполох.

«Если бы все было так просто…» — подумала Мэри. Уоллис хотела короля, а в придачу еще и благопристойность положения, когда дома ждет законный муж. А то, чего эта женщина хотела, она имела обыкновение получать. Помимо этого, Эрнест не сделал Мэри предложения. Он даже никогда не говорил ей, что любит. Она знала, что нравится ему, но вот захочет ли он жениться снова, когда окажется свободен от связывающих его брачных уз?

— Ты должна позволить мне написать твой портрет, пока ты здесь, — предложил Ральф. — Сейчас у тебя такое выражение лица, которое я бы с величайшим удовольствием запечатлел.

Они договорились, что Мэри не уедет до тех пор, пока Эрнест не найдет ей квартиру, и что работа над портретом начнется на следующее утро.

В понедельник утром с работы позвонил Эрнест и, когда Мэри спросила его, как у него прошли выходные в Форте Бельведер, ответил:

— Печально. Уоллис вела себя вызывающе, была более требовательной, чем обычно, и командовала королем самым унизительным образом. Заметив расстегнувшийся ремешок на туфле, она велела Эдуарду встать на карачки и застегнуть его на глазах у всех гостей. Лично я думаю, что она расстегнула обувь сама, дабы устроить для всех небольшую демонстрацию своей власти.

— Она спрашивала, поддерживаешь ли ты связь со мной? — осмелилась спросить Мэри.

— Спрашивала, и, боюсь, мне пришлось сказать ей, что ты гостишь у супругов Харгривз. Возможно, скоро она даст о себе знать.

Мэри хрипло засмеялась:

— Кто знает, может, она захочет принести извинения за то, что ударила меня. Хотя я в этом очень сомневаюсь.

Эрнест откашлялся и сменил тему, начав обсуждать квартиры, которые он посмотрел по ее поручению.

Мысли о Уоллис долго не покидали Мэри. Испытанная вначале боль постепенно превращалась в ярость при воспоминании о том, как ее ударили и бесцеремонно выдворили. «Ты пожалеешь об этом, — мысленно обещала она Уоллис. — Никто другой не будет поддерживать тебя так, как я». Мэри чувствовала и свою вину. Конечно, не нужно было спать с супругом своей подруги. Хотя та давно перестала быть женой своему мужу.

Письмо, которое пришло от Уоллис на следующий день, было полно сарказма:

«Ты как змея в траве. Я всегда была верна тебе, а ты спряталась у меня за спиной и действовала хитростью и обманом. Теперь я вижу, что с самого начала неправильно понимала твой характер, а ты всегда мне завидовала. Все, что бы у меня ни появилось, хотелось иметь и тебе. Ты пользовалась мной, чтобы попасть в те социальные круги, в которых вращалась я, понимая, что мои друзья никогда бы не приняли тебя в силу твоих собственных заслуг, потому что ты скучная, а твои разговоры нудные».

Письмо заканчивалось такими словами:

«Четко уясни себе: Эрнест никогда не будет полностью твоим. Его любовь ко мне всегда будет больше, чем какие-либо кратковременные чувства, которые он, возможно, испытывает к тебе сейчас».

Мэри ответила в тот же день, излив свой гнев на бумагу:

«Я не только никогда не завидовала тебе, но всегда жалела тебя. Бедная Уоллис, у ее матери мало денег! Бедная Уоллис, ее первый брак обернулся таким кошмаром! Бедная Уоллис, у нее нет родственников, которые могли бы поддержать ее… Я жертвовала собой, а ты просто использовала меня в собственных целях на протяжении всей нашей дружбы. Жак всегда просил меня остерегаться, потому что в тебе не было верности. И в глубине души я понимала, что это правда. Ты самый эгоистичный человек на свете, которого в других интересует лишь то, чем они могут быть полезны. Я больше никогда не буду сопереживать тебе. Что бы ни произошло дальше, ты заслужила это сама».

Письма шли туда и обратно, и каждое из них ворошило старое и норовило уколоть как можно больнее. Ярость придавала Мэри сил. Как только приходило новое письмо, она мчалась к письменному столу и рьяно принималась за ответные излияния. В одном послании она бросила Уоллис обвинение в том, что помимо принца она спала с фон Риббентропом, в ответ на это оппонентка назвала ее невежественной и жалкой.