Иеромонарх революции Феликс Дзержинский - Алексей Александрович Бархатов

пошел о том о сем, из чего Феликс вывел, что жильцов в отеле, похоже, совсем немного. Отто так старался ублажить состоятельного по виду и любезного гостя, что нес уже всё подряд, не очень задумываясь о возможном эффекте:

– А вот ещё в конце семнадцатого века курфюрст Фридрих устроил здесь охотничий сад – такую арену с двухэтажным полукольцом с павильонами. А рядом крытую галерею для придворных. На арене перед зрителями бои были – львы терзали косуль, собаки рвали оленей, буйволы кололи медведей, волки отбивались от гончих, кабаны, овцы, дикобразы – главное, чтобы было действительно кроваво. И так с часу дня до пяти часов вечера…

Тут Дзержинский воспользовался паузой и поспешил заметить:

– Ваш увлекательный рассказ пробуждает просто волчий аппетит. Не подскажете заодно, где поблизости можно его удовлетворить?

В ответ прозвучало название того кнайпе, как называют здесь пивные погребки, где и была назначена встреча. Феликс задал вопрос преднамеренно – если что, место порекомендовал хозяин.

Его номер оказался небольшим, но чистым и даже уютным. Из окна открывался отличный обзор улицы, на которой точно в назначенный час появился известный своей педантичностью Иоффе. Берлин он знал прекрасно, учился здесь в университете и потому рассчитать время, выбрать маршрут и даже избавиться от соглядатая ему было нетрудно. Шел не спеша, выйдя из цветочного магазина, даже приостановился, на мгновение снял котелок, чтобы продемонстрировать отсутствие покупки, а затем деловито проследовал мимо условленного места. Дзержинский успел отметить, что со времени Петроградского военно-революционного комитета и бородка, и походка стали у него посолиднее.

Феликс на всякий случай тоже пару минут проследил за улицей, а затем спустился и зашел в погребок. Сел за дальний столик. Заказал кружку пива, картофельный салат со шкварками и гренки под вызвавшим улыбку названием «Arme Ritter» – «Бедный рыцарь».

Сюда же должен подойти и «персидский подданный» Аванесов. Он, как доверенное лицо Свердлова, передаст все услышанное председателю ВЦИК.

Когда они собрались, кабачок практически совсем опустел и на негромкий разговор трех господ некому было обращать внимание.

– В местных социал-демократах я изрядно разочаровался, – рассказывал полпред. – Иногда кажется, что у них американский президент Вильсон популярнее Маркса. Мы их все время поддерживаем, на наши деньги они свои газеты издают, а потом, видишь ли, как Каутский, заявляют, что режим большевиков не имеет ничего общего с диктатурой пролетариата в её марксистском понимании.

Было заметно, что спокойный тон ему дается нелегко.

– А мы в России, будто в гипнозе, уже объявляем о революции в Германии и Австрии как о факте. А она началась здесь только на словах. Все медлят, выжидают. За исключением одной группы «Спартака», социал-демократы так и не встали на позицию поддержки советского правительства. Я предлагал им взять в своей прессе гораздо более смелый тон, устраивать собрания, провоцируя закрытие их, выступать на них очень резко, вызывая аресты ораторов, и, наконец, устраивать демонстрации, провоцируя столкновения с полицией.

– Не хотят? – прямо спросил Варлам.

– Да не то чтобы не хотят, – с досадой ответил Иоффе, – Всё это они будто бы принимают, но в жизнь-то не проводят.

– Надо потребовать от них это со всей решительностью, – настаивал Аванесов.

– Вы все несомненно переоцениваете близость германской революции, – обиженно возразил Иоффе, – а мне в это время приходится улаживать мелкие дипломатические конфликты, опираясь на этакие хорошие отношения со всею здешней мерзостью.

– Я думаю, надо действительно опереться на деятелей «Спартака». Они надежнее, – высказал свое мнение молчавший Феликс. – Жаль, конечно, что Роза и Либкнехт все еще в тюрьме. Но я готов переговорить с Яном Тышкой, Эрнстом Майером, Августом и Бертой Тальгеймер. В общем, надо срочно созвать конференцию.

– По моим агентурным данным, Карла Либкнехта вот-вот выпустят, – заметил Иоффе. – Только вот мне на конференцию, увы, не попасть. Сегодня просто чудом от шпиков избавился.

– И не надо, – заметил Дзержинский. – Стоит только их дезориентировать заранее. Объявить конференцию пораньше и где-нибудь в других городах, не в самом Берлине.

Так и сделали. Был пущен слух об Эрфурте и с более ранней датой. А на самом деле она прошла в столице 12–13 октября. В Берлине Феликсу удалось встретиться и с Вацлавом Менжинским, который в ранге советского консула вёл здесь переговоры о поставке германского угля в Петроград. От него он получил, пожалуй, более полную и объективную информацию о ситуации в Германии. Внешне выглядевший угрюмым и малообщительным, Вацлав обладал аналитическим умом, блестящим образованием, знанием многих языков и цепкой наблюдательностью.

После чего Феликса ждали Берн и встреча с семьей. В последний берлинский день он долго выбирал подарок сыну и остановился на конструкторе. Во-первых, немцы были большие мастера в этом, а во-вторых, он хотел вырастить сына созидателем, конструктором той новой жизни, за которую столько лет боролся и продолжает бороться его отец.

Но было в Швейцарии и ещё одно место, где не мог не побывать Феликс. Положил букет роз на могилу своей несостоявшейся невесты Юлии Гольдман, от постели которой не отходил когда-то всю последнюю неделю ни днем ни ночью. Она страшно мучилась, но до последнего не теряла сознания. Её взгляд и сейчас не угас в памяти.

В Берн Дзержинский и Аванесов приехали поздним вечером. Остановились в отеле неподалеку от вокзала. Едва бросив вещи, Феликс направился к семье. Двери дома, конечно, уже были закрыты, но в окнах виден свет. Швейцарцы после десяти часов традиционно запирают и ворота, и двери подъезда.

Чтобы не привлекать внимания стуком, Дзержинский решил прибегнуть к давнему их с Софьей условному сигналу – насвистыванию нескольких тактов из оперы Гуно «Фауст». Этой мелодией в такое вечернее время они пользовались восемь лет назад и в Берне, и в Цюрихе, и даже в Кракове. Не перепутаешь! И действительно, в окошке промелькнула тень, через минуту дверь распахнулась и супруга оказалась в его объятиях.

Оказывается, в русской миссии, где она работала, её предупредили, и они с сыном ждали его если не сегодня, то завтра. На столе был горячий ужин. Правда, Ясик уже спал. Отец полюбовался на него, поцеловал, но будить не стал. Перекусили, поговорили, и Феликс вернулся в отель.

Ф. Э. Дзержинский в Цюрихе. Февраль 1910 г.

[РГАСПИ]

А наутро случилась маленькая трагедия. Сын ждал знакомого отца, отца со стоявшей у них на столике фотографии семилетней давности. Мама рассказывала про его мягкие темно-золотистые волосы и удивительные глаза – серо-зеленые, внимательные и веселые. А пришедший был совсем другим – бритым, без бороды. Ясик расплакался, убежал и спрятался в своей комнате. На уговоры поддался только