Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

нескольких писем и одной встречи, она гнала их прочь мыслями: «У него есть интуиция и чувствительность. Разве не этого ты всегда хотела?»

Со всеми этими беспрерывно крутящимися в голове мыслями, от которых Грейс так нервничала, что потеряла аппетит, она прибыла в Филадельфию накануне Рождества.

Форди встретил ее на железнодорожном вокзале объятиями и поцелуями в обе щеки.

— А вот и наша оскароносная девочка! — сказал он с гордостью и такой нежностью, что Грейс, не звонившая ему неделями, почувствовала себя негодницей.

— Форди, ты не должен так мне льстить, — возразила она.

— Ты заслужила это, Грейс. Ты упорно трудилась, чтобы этого добиться. Я тобой горжусь.

Она села с ним рядом в новый «линкольн».

— Как ты, Форди? Расскажи мне про жену и дочку.

Потом она слушала рассказы о его жене, которая работала в церкви, и о дочери, которая весной заканчивала колледж (тут пришлось достать ежедневник, открыть его на мае и быстро черкнуть «Форди — подарок на выпускной»).

— Она могла бы стать кем угодно, — сказал Форди о дочери, — но хочет быть учительницей тут, в Филадельфии. Хочет помогать детям, которым, как считают остальные, ничем не поможешь. — Его голос был теплым и осип от чувств. — Но сперва она решила поехать в Монтгомери и посмотреть, какую пользу можно там принести.

Живот у Грейс скрутило от волнения другого рода, и она спросила:

— Но она там в безопасности?

Всего несколько недель назад негритянка по имени Роза Панке отказалась занять сиденье в задней части автобуса, как это предписывал закон Алабамы. На недавней вечеринке в Лос-Анджелесе, где подавляющее большинство присутствующих сочувствовали миссис Панке, Грейс назвала белых южан-законодателей и так называемых законопослушных граждан расистскими свиньями, но очень волновалась бы, если бы ее ребенок отправился туда, чтобы участвовать в очередном автобусном бойкоте. Со времен дела «Браун против совета по образованию», признавшего, что раздельное обучение белых и цветных детей противоречит конституции, в южных штатах было так неспокойно, что вспышки насилия, казалось, происходили ежедневно.

— Я не мог запретить ей ехать, раз ей этого хочется, — сказал Форди. — Да у меня и желания такого не возникло. Я бы и сам поехал, если бы мог.

Грейс уловила скрытый подтекст: Форди не может позволить себе поехать. Ему приходится продолжать возить ее родителей, чтобы дать своей дочери свободу выбора.

— Ты очень храбрый, — проговорила она, с удивлением услышав, что и ее голос сел от восхищения и грусти.

И откашлялась, жалея о невозможности дать Форди то, в чем он так нуждался: определенную сумму, которая позволила бы ему уволиться и быть с дочерью. У нее хватило бы средств, но родители убили бы ее. Грейс почувствовала жгучий стыд оттого, что у нее не хватает смелости бросить ради Форди вызов родителям.

Как всегда дипломатичный, Форди перевел разговор на другие темы: прокладку новых дорог через город и выставку экспонатов из Древнего Египта, которую он недавно видел в музее. А потом, быстрее, чем Грейс успела к этому подготовиться, они оказались на Генри-авеню.

Хотя родители всегда украшали дом к праздникам, на этот раз они превзошли сами себя. Запах хвои был таким сильным и свежим, что Грейс даже призадумалась: неужели мать дожидалась вчерашнего дня, чтобы разместить повсюду сосновые ветви и безделушки? Или все это регулярно меняется? Ягоды на расставленном тут и там остролисте были налитыми и блестящими, клетчатые бантики — аккуратными. Должно быть, в этом году мать одержала верх над отцом и запретила никогда не нравившуюся ей «безвкусную» мишуру. По этому поводу на елке, которая в этот раз оказалась как минимум на фут выше, чем в прошлый раз, и пышнее, было несколько дополнительных гирлянд с белыми огоньками. Под ней расположились многочисленные подарки, профессионально упакованные в блестящую фольгу с цветными лентами, явно купленные в самых роскошных магазинах, которые Маргарет, видимо, посетила в Нью-Йорке: «Бергдорф», «Сакс» и «Тиффани». Новая стереосистема негромко играла рождественские мелодии, услаждавшие слух в дополнение к элегантным праздничным деталям, воздействовавшим на другие органы чувств.

— До чего тут славно! — сказала Грейс, почувствовав невероятное желание съесть испеченного матерью печенья: мягкого, с искрящейся сахарной посыпкой и остренькими кусочкам имбиря. Как по волшебству, на журнальном столике оказалась тарелка, поэтому Грейс нагнулась и взяла печеньице. Откусывая, она тут же вновь почувствовала себя пятилетней девочкой, которую переполняет восторг от праздников и всего, что они с собою несут. — Как всегда-, вкусно; мама.

Маргарет Келли, одетая в темно-зеленое приталенное платье, с ниточкой жемчуга на шее, сплела пальцы на уровне талии.

— Вижу, у тебя всего два чемодана, — заметила она, наблюдая, как Форди несет их по лестнице в бывшую детскую Грейс. — Что ты собираешься надеть завтра?

— Кое-что подходящее к случаю, мама. Не переживай, — ответила Грейс небрежным тоном, хотя внутри у нее все переворачивалось, когда она представляла себе новую встречу с князем. — В любом случае, раз я понравилась князю в том ужасном платье из тафты, наверное, завтра можно надеть что угодно.

Тут вошел отец, держа в правой руке бокал из уотерфордского стекла, в котором плескался виски.

— Нас тут особами королевской крови не удивишь, — сказал он и нагнулся поцеловать Грейс в щеку.

Грейс не понимала, взволноваться ей еще сильнее от этой его невозмутимости или, наоборот, расслабиться. К счастью, Ренье принадлежал к монархам католического вероисповедания, а не протестантского, как однокашники отца по Хенли, по-прежнему им презираемые, хоть его сын и побил их дважды.

— А как там насчет того, что ты вроде бы должна сыграть ту же главную роль, что была у Кэт Хепбёрн? Не так давно старик Уильям подшучивал надо мной на-счет этого на благотворительном вечере.

— Папа, — ответила она, не сумев скрыть досаду, — я давным-давно, рассказывала тебе про «Высшее общество».

— И не один раз, — многозначительно добавила мать, и Грейс была благодарна ей за поддержку.

Отец допил виски и произнес:

— Пожалуй, мне куда интереснее познакомиться с князем, чем смотреть, как моя дочь изображает кого-то другого.

При этих словах мать в прямом смысле закатила глаза. Да что творится в этом доме, почему мама так нетерпелива с отцом? Грейс отчаянно захотелось, чтобы этот разлад не бросился завтра никому в глаза. Хотя она и сказала Рите, что хочет, чтобы князь увидел ее жизнь, как она есть на самом деле, правда заключалась вот в чем: у нее не было сомнений, что Ренье не захочет иметь с ней ничего общего, узнав подноготную семьи Келли. Отец непременно об этом позаботится.

Как ни иронично, но в такой ситуации ее основной надеждой