Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

я увидела такое же выражение снова. Тогда папа пытался совладать с крупной и крайне встревоженной собакой. Он обожал этого пса, вырастил его, а тот без всякого повода развернулся на поводке и вцепился папе в руку. На моих глазах папа скривился от боли. Он не издал ни звука. Он не наказал этого пса, не стал защищаться и даже не разозлился. Именно так он и выглядел после сказанного Биллом Мэттьюзом.

Этим Мэттьюз не ограничился: «Не стоит копаться в этом, Джим. Уж поверь мне. Она недостойная девочка».

Прежде они не были на «ты».

Папа повесил трубку.

У себя в комнате я писала Скотти в Пенсильванию. Мне всегда хотелось иметь поклонника, которому я могла бы писать, и для меня не имело особого значения то, что Скотти не относился к числу любителей эпистолярного жанра. Вполне возможно, мои письма лежали стопочкой где-нибудь на кухне, собирая пыль и хлебные крошки. Думаю, меня даже как-то раскрепощало его несерьезное отношение к моей позерской писанине о лете, сверчках и шестнадцатилетнем возрасте. Наверное, он и не видел в ней позерства, поскольку я совершенно не притворялась. Я всего лишь позволяла образам из прочитанных мной книг воплотиться в явь, а потом писала как бы от лица этих женщин. Писала смешно, беспечно, нежно или подавленно, но всегда с самообладанием персонажа, чья релевантность не вызывает ни малейших сомнений.

Весной девочки увлекались неувядаемыми книгами Тома Роббинса «Даже девушки-ковбои иногда грустят», «Джазовый аромат», и дома я заканчивала их читать. Ну как мы могли не полюбить бесшабашные упоминания о жарком безнаказанном сексе и взаправдашних менструациях? Эти книги были тарзанками над теологической тундрой Пауля Тиллиха: смотрите, вот это – страдание, вот это – смерть, вот это – вера! В каноне Тома Роббинса значение имело все и вся, и я старалась распространить этот калейдоскоп смыслов на целый мир. К примеру, героиня «Джазового аромата» получает курьезные посылки со свеклой, а на уроках литературы мы проходили «Свекольную королеву» Луизы Эрдрич. Следовательно, свекла. Мелкое совпадение должно было что-то значить для писателя – будь то посевы, сахар, сладость, солнце, важность земли или что-то совершенно другое. Я не задавала вопросов, мне было все равно. Идеи уводили прочь отсюда. Куда теперь?

Я ездила повсюду одна. Старалась поменьше находиться дома, чтобы не видеть терзаний мамы. Ухватилась за возможность смотаться за двумя луковицами к ужину и поехала покупать их за тридевять земель. Записалась на большой теннисный турнир, в котором очень неплохо выступила годом раньше. Его проводили на бетонных кортах позади школы, стоявшей в чистом поле в двух часах езды от города. Чтобы ветер не сносил мячи, корты были огорожены четырехметровым забором, сразу за которым начинались заросли сорняка. Остальные участники играли там регулярно. В первом туре мой матч начинался в восемь утра. Я познакомилась с соперницей, разложила свои ракетки и бутылку с водой и проиграла бросок монетки. Она сделала подачу. Не слишком мощную первую подачу, жесткую и низкую. Стоило мячу коснуться моей ракетки, как рука отказала. Ракетка улетела и брякнулась на бетон покрытия. Мяч валялся у моих ног.

Я подняла его, подошла к сетке и подождала соперницу. Когда я пожимала ей руку, мой большой палец трясся так сильно, что она отшатнулась, как от укуса.

«И все?» – спросила она. Длинноногая девушка из южного пригорода с невысоким игровым рейтингом.

«Поздравляю», – сказала я.

«И вы совсем не хотите…»

«Я не могу».

У нее были две косички, волосы на голове были забраны заколками-невидимками. Напульсники на запястьях. На шее поблескивал какой-то талисман. «Вы здорово играли», – сказала она скорее с любопытством, чем язвительно.

«Вы победили. Удачи».

Я собрала вещи и пошла к машине.

Однажды я натолкнулась в нашем городке на мать одной из моих одноклассниц в начальной школе. Финикс Уайнберг пришла в наш класс незадолго до того, как мы разбежались по средним школам, но и она, и ее мама мне очень нравились. Как и моя мать, до появления на свет дочери миссис Уайнберг была фотомоделью. В отличие от моей матери, она вышла замуж за еврея-архитектора и переехала в фермерский дом в сельской местности. О ее прошлом в модельном бизнесе напоминали фотографии, украшавшие стены их дома, в том числе одна, на которой ее единственной одеждой был питон. Моя мама ее не видела, но это и к лучшему. Миссис Уайнберг говорила, что ограничилась только одним ребенком, потому что хочет «попробовать все один раз». До рождения Финикс она победила рак в поздней стадии, и ее дочь росла с пониманием того, что рецидив возможен в любое время. Фи спешила жить. Она первой обзавелась бойфрендом. Она первой стала флиртовать и кокетничать. И она была готова первой рассмеяться в любой момент. К фермерскому дому отец Фи пристроил высоченную гостиную с шарообразными светильниками и прорезями в потолке, сквозь которые было видно небо. Под стропилами их кухни на насесте сидел попугай и дразнил собаку. Сохранившаяся от первых хозяев разрубочная колода пестрела следами ударов топора.

«Вот сюда клали голову курицы», – говорила нам мисс Уайнберг, указывая на них.

Еще более фантастичными на мой одиннадцатилетний взгляд выглядели многочисленные гирлянды разноцветных матовых лампочек в комнате Фи.

«Но зачем? Они разве празднуют Рождество?» – хмурилась моя мама.

Папа предположил, что они пожароопасны. Я не стала рассказывать про свисавшие до самого пола подвесные декоративные конструкции, сквозь которые Фи скользила как рыбка в волнах.

Как всегда элегантная миссис Уайнберг была в городе по делам и сразу же направилась ко мне. В равной мере мне захотелось и обнять ее, и скрыться из виду.

«Пожалуйста, зови меня Барбара!» – сказала она. На ней были ее обычные массивные темные очки на кожаном шнурке, как будто позаимствованные у военного пилота. Ее ярко накрашенные губы излучали все ту же улыбку, которой я в свое время тщательно, но безуспешно пыталась подражать. Похоже, она действительно рада меня видеть. Должно быть, ничего не знает.

«А как там Фи?» – спросила я.

В отъезде с отцом. У Финикс все нормально. У Финикс все прекрасно. А как дела у меня? Как учеба? Уже в выпускном классе? Да не может быть!

Наверное, у меня был какой-то странный вид, потому что она сняла свои темные очки и наклонилась ко мне. Вблизи ее красота была какой-то непривычной – размер губ, поверхность щек.

«Что-то случилось?» – спросила она.

«Нечто на самом деле ужасное, – почти непроизвольно выпалила я. – В школе со мной случилась действительно ужасная вещь, и теперь этим