Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

а как спорт он избрал себе изучение русской народной песни и тратил на это деньги охотно, а все свое время посвятил только этому делу. Целый день сидел он у рояля и искал каких-то созвучий, чисто настраивают рояль. Нужно признать, что такая музыка мало кому в семье доставляла удовольствия.

В характере же у него было много педантизма, да и деспот сидел в нем изрядный. Когда он отдыхал, в доме все затихало, и он бывал недоволен, если его побеспокоят, а сам целый день долбил свой инструмент, загоняя семью в комнаты, где не было слышно этой долбни. Ежедневно в течение многих лет ему подавался какой-то кондитерский пирожок – и беда, если его не было. Шума и гама, как бывало у нас, у них в доме даже невозможно было представить. Бывали у нас такие случаи, что отцу попадалась треснутая тарелка, он ее разрывал по трещине, и половинки летели на пол со внушительным наставлением. Здесь это просто было невозможно. Все было чинно и прилично, но сквозь эту чинность и приличие слышался скрип пилы.

Жена его, Анна Алоизовна, рожденная Шехтель, была саратовского происхождения. Об ее семье ничего не знаю, кажется, они были католики, выходцы из Франции, не без еврейской крови. Вероятно, [прежде] она была очень красива. Судя по ней, семья их была вполне интеллигентна и, надо думать, в то время выделялась в среде саратовского общества. Личных средств у нее не было. Познакомился с ней Карп Кондратьевич во времена их рыбной торговли, когда приходилось по делам ездить вплоть до Астрахани. При каких условиях произошла их свадьба, мне не известно. В то время, когда началось сближение наших семей, она была в очень болезненном состоянии, почти никуда не выезжала, всячески лечилась. Как видно, и раньше здоровье ее не отличалось крепостью, так как они целыми годами живали в Меране и других заграничных курортах. Хотя это было нужно не ей одной, но и детям, не отличавшимся крепким здоровьем, особенно Василию, который несколько раз бывал на краю смерти благодаря астме. В семье она занимала положение подавленной супруги и заботливой, любвеобильной матери, отличавшей Василия Карповича как более болезненного и взявшего наибольшее количество забот.

Помощницей ее по воспитанию детей была крохотная и белая как лунь немка Франциска Ивановна Флоран, вырастившая всех детей. Старшая была Елизавета, ровесница моей сестры, потом Василий, Вера, вышедшая замуж за брата Сергея, – она была ровесница мне, – потом были Петр и Надежда, в замужестве Сырейщикова. Жили они в собственном, недавно выстроенном доме, занимая весь бельэтаж. Собственно, все у них было, как и у нас. Разница была только в том, что у них была семья, был центр, около которого вращалась вся домашняя жизнь. Центр-то и у нас был, но безалаберный – то страшные вспышки отца, то полное его исчезновение, и мы на руках вечно менявшихся гувернанток. А кроме всего, совсем другие характеры и другая среда. Во всем сказывалась сдержанность, воспитанность, чем мы не отличались. И думается мне, что вся молодежь, хотя Петр и Надя были еще очень малы, была много культурней и развитей нас.

Общества у них большого не собиралось, были близки с Боткиными, у Лизы была подруга Андреева, а у Василия и Веры товарищей, как помню, не было совсем. Пробовали родители отдавать их в гимназии, но по слабому здоровью взяли их обратно, и образование они кончали дома. У Карпа Кондратьевича бывали собрания любителей русской музыки, но до детей это не касалось, они в них участия не принимали. В этом обществе участвовал Владимир Никитич Кашперов, у которого была большая семья. С ней Шапошниковы были знакомы, но близости не было; познакомились и наши и стали большими друзьями. Семья была большая, и сблизились наши только с некоторыми. Была там Екатерина Владимировна, впоследствии поступившая в Малый театр под фамилией Порошина, Александра Владимировна, прозванная Фуфинькой, Софища и Владимир.

Общая обстановка в доме у Шапошниковых была солидная и чинная, но не та старомосковская, какая была у Мякишевых. Было у них что-то совсем другое, что шло в параллель с их только что отстроенным домом по коридорной системе. Все комнаты были одной вышины, кроме залы, почти все одной величины, хорошо освещены, но уюта старых домов с антресолями у них не было, это просто была большая хорошая квартира. Таким образом, можно сказать, наша компания, попав в семью Шапошниковых, попадала в совершенно новую, непривычную обстановку. Если можно так выразиться, обстановку эту можно назвать прогрессивно-культурной. В отсутствие Карпа Кондратьевича речь у них всегда была немецкая. Лиза с Верой всегда были чем-то заняты, много читали. Вера занималась музыкой, охота к занятиям сидела в них самих и из малинников никому не приходилось их извлекать. Прожив несколько лет за границей, они уж повидали многое. Хоть отцовская музыка и изводила всех, и ходила она под ироническим названием «russische народные Zider»[185], и все от нее бежали, но избавиться от нее не было возможности – и это обстоятельство приучало всех к известной дисциплине, выдержке и терпению.

У Карпа Кондратьевича всегда было что-нибудь интересное к рассказу об их жизни в семье либо торговых поездках в Астрахань. От этого времени у него остались приятели в лице П. С. Расторгуева, М. И. Лебедева, бывшего у Шапошниковых на службе и потом открывшего свою собственную торговлю. В Горбатове[186] жили его приятели, «темные богачи» Иван и Евтихей Григорьевичи Смолины. Люди это были без образования, но умные, большие практики, жизнь их прошла и сложилась на широком волжском просторе. Много было поезжено, много видано, много дел сделано, а когда приходилось – так сильно [было] покучено! Но и состояния у всех образовались большие, хотя жили в обстановке сероватой. Люди же все были интересные, настоящие русские самородки. Евтихей же Григорьевич Смолин с виду был настоящий тип русского богатыря.

Не знаю, почему Шапошниковы закрыли свое великолепное дело. Вероятно, семья была велика, пошли трения, да, должно быть, семья их стала вырождаться. Карп Кондратьевич по сложению был человек жиденький, а рыбное дело требовало постоянных утомительных разъездов, а сверх всего, они уж вдохнули культуры, и пахучее, пачкотное дело стало им не по плечу.

Из многочисленных его братьев, кроме благородного и доброго Валентина, я никого уж в живых не застал. Братьев же было много, и после нескольких остались семьи. Был Константин[187]; от Константина осталось два сына, Николай и Кондратий. Знали мы дочь Петра[188], Веру Петровну