Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

ей одной присущими, те же приемы она передала детям. В ней было что-то кошачье: говоря, как-то она не то пела, не то тянула, как-то мягко вертела головой – словом, рассказать этого нельзя, но в Москве такой второй дамы не было. Заведя особняк, она сделала визиты, дом ее стал наполняться публикой, и пошла жизнь богатого московского дома. Варвара Захаровна как дама нервная часто чувствовала себя плохо и принимала гостей в изумительных халатах от Минангуа, полулежа на роскошном «отомане»[179] среди массы изящнейших подушек. Говорили, что маменька здорово обчекрыжила состояния своих детей, и между ней и сыновьями пошли бесконечные процессы, а на этой почве установились и соответствующие отношения.

У них тоже завелись вечера. Я на них бывал, ездили однажды ряжеными к Анатолию Ивановичу Мамонтову, брату Саввы Ивановича, известного железнодорожного деятеля и содержателя знаменитой Мамонтовской оперы, раскопавшего и Шаляпина, и Собинова. Этот Савва Иванович был в близких отношениях с П. Д. Сырейщиковым, который в значительной степени был обязан Мамонтову своим состоянием.

Сынок [Варвары Захаровны] Петенька[180] был экземпляр особенный. Судясь с матерью, он значительно увеличил состояние и свое, и брата с сестрами. В Москве он учился в лицее Цесаревича Николая, где вел роскошную жизнь, имел собственный рояль, устраивал кутежи. Особенно любил азартную игру и однажды, едучи в вагоне с братом Владимиром, предложил играть. Владимир говорит, что у него денег с собой нет. «Ну, – [Петр] говорит, – будем играть без денег, только будем считать, кто кому сколько проиграет». Владимир и проиграл ему «на мелок» несколько тысяч. На другой день в компании таких же хлыщей Петр говорит: «А скажите, как это называется, когда проигрывают деньги и их не платят?» Поднялся шум – кто? когда? сколько? Петр и указывает на Владимира. Тот полез в карман и швырнул ему деньги в лицо. Владимир же в это время жил у моего Краузе и поступал в четвертый класс Михайловского училища. Вообще лицейское воспитание приносило хорошие плоды. Окончив лицей, Петр отправился в Питер, где поступил в какое-то министерство, но службой занимался мало, а катал в Монте-Карло, где вел большую игру. Возвращаясь в Россию после моей второй заграничной поездки, Петр оказался со мной в одном купе. Уходя из купе, он вдруг просит меня посторожить его деньги, которые запрятал под матрац своей койки. Он отворил матрац и показал мне целую груду русских денег – это оказался его выигрыш в Монте-Карло. Мне даже стало страшно, думаю: придет обратно и скажет, что часть денег исчезла! Но обошлось без этого.

Живя в Питере, он задавал большой шик, но под конец спятил с ума и, кажется, умер. Оленька вышла за сына их приживалки и жила скромно. А Катенька вышла за харьковца Коренева. Я увидел ее после многих лет в Белграде с милыми и энергичными дочками.

Владимир[181] же старался разводить шик в Москве, постепенно спускал родительские капиталы и в конце концов играл очень сомнительную роль при некоем Михаиле Яковлевиче Каратаеве[182], очень богатом человеке, шапошниковском родственнике, но с плохой репутацией. Каратаев был редко красивый человек и всю жизнь пользовался необыкновенным успехом у богатых дам, благодаря чему у него собралась одна из лучших коллекций бриллиантов. Молодых людей с разными фамилиями, но как две капли воды похожих на Каратаева, было в Москве несколько, а один числился сыном Валентина Шапошникова. Когда я спросил Марию Николаевну Ильину на похоронах у П. П. Боткина, что значит такое сходство, Мария Николаевна, пожав плечами, говорит: «Знаешь, Федя, игра природы». Пропустив состояние, Владимир пытался было подъехать к маменьке, но получил такой отпор, что на всю Москву жаловался, какая у него бессердечная мать. С Каратаевыми и Владимиром Сергеевым я встречался в Купеческом клубе каждый вторник, но узнав разные подробности, постарался держать себя подальше от этих господ.

Каратаев был в это время уж немолод. В молодости же жил в Таганке, на нашей Воронцовской улице, знал мою мать, поэтому был мне интересен. Он рассказал мне, что помнил, как я родился. Мать моя проехала мимо их дома на паре после катания, а к вечеру им стало известно, что у Елены Михайловны родился сынок, которым и оказался я. Этот человек страшно любил жизнь и страшно боялся смерти. До старости он сохранил и красоту и здоровье, был черен, как жук, вероятно, красился, но очень хорошо. Женат он был на Сорокоумовской – толстой и некрасивой даме, но с очень большими средствами. Он не считал ее ни в грош, а она всегда была влюблена в него.

Но как ни здоров был Михаил Яковлевич, а смерть пришла и к нему. Он проснулся утром и понял, что его хватил удар, вскочил с кровати и бросился к двери, чтобы отпереть ее, крича: «удар! удар!» Но до двери не добежал; пока ломали дверь, он умер, и его нашли уже мертвым. Необыкновенно черный цвет волос и исключительная красота Каратаева, да и самая фамилия говорят за его не русское происхождение. Говорили, что он родом из цыган, а мне кажется, что фамилия его звучит скорей по-татарски, да и родом они были не москвичи, а откуда-то с юга, не то из Калужской, не то из Пензенской губернии[183].

Сестра Михаила Яковлевича в какие-то отдаленные времена вышла замуж за Константина Кондратиевича Шапошникова. И у него были от этого брака два племянника – Николай, о котором я уже писал как о любителе лошадей, и Кондратий, о котором я еще не упоминал. Братьев этих знала вся Москва. Николая – за лошадей и за то, что был женат на Вере Павловне Папышевой, племяннице двух старых холостяков, братьев Михаила и Николая Елиодоровичей Ляпиных. К братьям Шапошниковым было привешено прозвище «цыгане», так как они от Каратаевых унаследовали их черный цвет волос, да и за деятельность их. Николай гонял на лошадях, а Кондратий занимался в шелковом деле Мусси, бывал на бирже, занимался дисконтом и ни от какого дела не отказывался, был большой болтун, очень юрок и подвижен.

Оба брата отличались изысканным франтовством. У Кондратия были тоже свои лошади, но попроще. Любовь к деньгам была его отличительной чертой, но он пользовался ими не так, как наш Василий Карпович. Он постоянно бывал за границей, любил все красивое, покупал картины, серебро, и обстановка у него была настоящая, любительская. Во всем он понимал толк и жил хотя и без большого шума, но в свое удовольствие. Прибежит, бывало,