Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

почитать о Вольтере[938], прежде чем отправиться в Квинс-холл на Променадный концерт[939]. По правде говоря, ничего более определенного о заключении мира пока не известно. Во вторник вышла вторая нота Вильсона, в которой он использовал слово «сомнение»; немцы до сих пор не ответили[940]. Однако они продолжают отступать, и прошлая ночь, прекрасная, безоблачная, тихая и лунная, была, на мой взгляд, первой за долгое время, когда мы легли спать в полной уверенности, что никогда в жизни нам больше не придется бояться лунного света.

23 октября, среда.

Я сходила на концерт и послушала призраков прекрасного, поскольку суть каким-то образом ускользнула от меня, отчасти из-за моего настроения, отчасти из-за привычной вульгарности Вуда[941]. Тем не менее призраки двух пьес Баха[942] (одна для дуэта скрипок) были изысканно прекрасны. Эдит Сичел[943], душа которой полностью открылась теперь в ее письмах, окончательно убедила меня не описывать в текстах ни картины, ни музыку. Она заставляет задумываться о том, что пропасть, которую мы преодолели по пути из Кенсингтона в Блумсбери, есть бездна между респектабельным мумифицированным вздором и жизнью, пускай грубой и дерзкой, зато живой и настоящей. Ее страницы дышат Южным Кенсингтоном и только им, я полагаю, поскольку там нет упоминаний ни совокуплений, ни туалетов. Это подводит меня к ужину с Молли Маккарти, у которой я и одолжила книгу. Есть в ней что-то притягательное. Я так ясно вижу внешнюю сторону того мира и даже получаю своего рода непристойное удовольствие, представляя себе героев, всегда преисполненных высоких мыслей, морали, доброты и никогда не видевших ничего дальше Кенсингтон-Хай-стрит[944], и мысленно отправляя их в трущобы, на концерты, в Национальную галерею. Благодаря Блумсбери, Молли избежала влияния семьи Ричи[945]. Как бы то ни было, ее собственная книга доставляет ей изысканное удовольствие, а еще боль. По словам Дезмонда, голова Молли усохла до размеров яблока — сейчас она возвращается в исходное состояние. Оба они были в прекрасном расположении духа — с ума сойти, особенно учитывая, что вино в их доме под запретом. На ужин подали отличное мясо; Дезмонд питает некоторые надежды, что если Турция заключит мир[946], то его уволят из армии и он отправится в путешествие, где напишет много статей.

24 октября, четверг.

Я так намучилась со стальными перьями, качество которых неизменно падает, что мне пришлось перейти на ручки «Waterman[947]», хотя я совершенно не верю в их способность передавать более глубокие и благородные мысли. Да, сегодня я могу с большей уверенностью говорить о себе как о благородном и глубоком человеке; я могу баллотироваться в парламент, получать должности[948], а возможно, и стать такой же, как Герберт Фишер. Право голосовать удивило меня не меньше, чем какого-нибудь аскетичного священника в долинах Уэстморленда[949], который, смею надеяться, увидит в нем конец свободы и прочтет соответствующую проповедь в очередное воскресенье. Великая леди в Стокс-хаусе[950], должно быть, чувствует себя неловко, хотя я не могу не позлорадствовать, предположив, что если бы в результате каких-нибудь выборов она смогла представлять Белгравию[951] в Палате лордов[952], то перемены не показались бы всем столь разрушительными. Представьте себе ее в элегантных черных брюках (так я вижу в своем воображении) на скамье Гаагской конференции[953]! Согласно рецензиям, она в своей книге подчеркивает тот факт, что ее романы когда-то считались прекрасными.

Мы только вернулись из Кингстона (сегодня праздник), Л. не поехал в Лондон, и печать не началась. Макдермотт практически неуловим, а, когда мы все же застали его, он как раз уходил по делам — «отчасти, между прочим, и по вашему вопросу», — зловеще намекнув на упадок бизнеса, который, видимо, ставит под угрозу наши £7 (опять возвращаюсь к превосходной плавности и бесспорной удобности стального пера). Однако, пройдя через Буши-парк и увидев рычащего рядом со своей самкой оленя, мы поехали на трамвае в Кингстон и там услышали, как мальчишки, продавцы газет, кричат о послании президента, которое мы прочли уже в поезде. Главная мысль — переговоры продолжаются, хотя сегодня утром «Times» вышла с огромным заголовком «Никаких переговоров» на передовице. Кроме того, президент проводит различие между немецким народом и кайзером; он рассмотрит перемирие с первым лишь при полной капитуляции второго. Как бы то ни было, мяч теперь на стороне Англии и Франции, и мы переходим в следующую фазу этого утомительного процесса[954].

Сами же мы думаем, не поехать ли в Тидмарш в воскресенье. Литтон вчера умолял нас об этом в своей телеграмме словами «крайняя опустошенность». Трудности заключаются в неудобстве переезда, работе, которая сама себя не сделает, и в том, что Герберт Вулф и Фреда[955] придут в воскресенье на ужин. Да, вот и для него нашлась некая мисс Мейджор. Кто такая и чем занимается, я не знаю, но говорят, что она очень активная.

26 октября, суббота.

И вот я экспериментирую с черным рондо[956] — с прародителем всех ручек, как я о нем думаю еще с детства, когда им пользовалась мама и все остальные средства письма казались эксцентричными разновидностями. Что мне точно стоит записать старым пером, так это бодрящую весть о том, как я снова влипла в неприятности, на этот раз благодаря Гертлеру, Монти Ширману, Мэри, Клайву и Ванессе, которая обрушилась на меня с упреками за то, как я чуть не довела ее до катастрофы. Моя совесть чиста, но я начинаю думать, что дружба в такой атмосфере становится слишком острой, хрупкой и болезненной. Я написала об этом в Чарльстон[957]. Письма от Мэри и Клайва стали бы для меня наградой. Л. уехал в Тидмарш, а я пишу, дабы избавиться от чувства заточения в осажденном городе, всегда возникающем у меня в его отсутствие.

Вчера мы провели день в Лондоне, очарование от которого уже не то, что раньше. Может, я им пресытилась? Или клуб «1917» поднадоел? Мы пошли на выставку в «Omega», встретились с Роджером, были приглашены на чай в его студию, обсудили изменения стиля Дункана, похороны отца[958] (наполовину англиканца, наполовину квакера), ожидания, реальность и так далее. На выходе разминулись с Уэйли[959]. Мы пообедали в очень жарком местечке в Сохо, где за 2 шиллинга и 3 пенса подают блюда весом, наверное, в целый стоун [≈ 6,35 кг]. Вернулись в Клуб, где