Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

что-то ужасное, случившееся в полку за время моего отсутствия. Но он лаконично, отчетливо закончил:

– …происшествий не случилось.

Я легко вздохнул, даю ему руку, не сводя с него глаз, и спрашиваю:

– Что это за церемония?.. Почему?

– Так решили господа офицеры, – отвечает он и улыбается в свои умные серые глаза.

– А где же полковник Булавинов? – спрашиваю.

– Занездоровил, – отвечает.

Я все понял и, улыбаясь, говорю:

– Это Ваша фантазия, зачем это?

– Никак нет, господин полковник. Это хотели все офицеры.

Но я-то знаю, что это не так! Он отличный офицер. Все годы Гражданской войны провел в должности командира сотни Войскового учебного конного дивизиона и любит военную службу, со всеми ее артикулами.

Церемонию не отменишь. Полк стоит в положении «смирно». Оркестр уже в третий раз повторяет «Встречный марш». Надо здороваться с полком и что-то ему сказать, и сказать хорошее, бодрящее, потому что в те дни многие уже не хотели воевать. А 1-й Лабинский полк оставался до конца вполне боеспособным.

На мое приветствие полк ответил бравурно. Поблагодарив за порядок на биваке, где было, действительно, все выметено и вычищено, я их порадовал, что в Сочи жизнь бьет ключом и наша дивизия скоро усилится прибытием 1-го и 2-го Кубанских полков. Это были простые слова, но их надо было сказать – иначе казакам было бы скучно.

Господ офицеров, оказывается, ждал общий ужин. Достали где-то барашка и приготовили шашлык. Все это была работа моего второго помощника, войскового старшины Ткаченко. За ужином я заметил, что он, словно еще «глава полка», очень цукательно распоряжался офицерами. А сотник Косульников, сослуживец по Турецкому фронту и теперь мой полковой адъютант, с кем я был в очень доверительных взаимоотношениях, потом сказал:

– За четыре дня Вашего отсутствия, Федор Иванович, он нацукал нас всех.

Ткаченко был отличный офицер. Умный, гордый, хорошо воспитанный и воински, и светски. И он останется с полком при капитуляции Кубанской армии, чтобы разделить всю горечь поражения со своими казаками.

Тетрадь седьмая

Поощрение от Атамана Букретова. В 1-м Черноморском полку

Еще до оставления Гойтхского перевала получена циркулярная телефонограмма от командира корпуса генерала Науменко следующего содержания: «В полках – представить для производства в первый офицерский чин хорунжего достойных подхорунжих, вахмистров и урядников, не стесняясь в количестве, приблизительно 10–15 человек на полк».

Такая щедрость меня удивила. Собрав своих помощников и командиров сотен – прочитал телефонограмму и запросил их:

– Есть ли подходящие урядники для получения офицерского чина?

Все командиры сотен сами из бывших урядников. Они замялись и докладывают, что все урядники отличные боевые начальники, но для производства их в офицеры – не знают, как быть. Да и до производства ли теперь, в такое время?..

Явился к генералу Науменко и доложил и свое мнение, и сотенных командиров.

– Атаман Букретов после соединения со своими корпусами, чтобы завоевать симпатии армии, решил сделать этот щедрый жест. Его поддержали командиры корпусов, вот почему и сделано такое распоряжение, – услышал я от генерала Науменко. – Ваш 1-й Лабинский полк самый сильный в корпусе, и Вы, Елисеев, можете представить 20–25 человек, – закончил он.

Вновь собрал сотенных командиров, и совместно едва набрали по два урядника от каждой сотни и пулеметной команды. Представлен был в хорунжие знаменный урядник и из команды ординарцев подхорунжий Трофим Науменко, «мой учебнянин». Последний дорого заплатит при допросе красными за этот свой офицерский чин.

Вернувшись из Сочи «после сбора полков дивизии», на второй день являюсь к командиру корпуса с докладом – «что мною сделано». Науменко до сих пор не успокоился по адресу полковника С.С. Жукова и досадливо говорит:

– Ну и шляпа же этот Жуков!.. Так в один бой растрепать дивизию!

Я с ним был вполне согласен. Он приглашает меня проехать в 1-й Черноморский полк.

– Вы знаете – я назначил командиром этого полка Вашего друга, полковника Тарарыкина. Он, правда, из урядников, но на меня произвел хорошее впечатление, – добавляет.

Мы в Черноморском полку. «Мой Вано» (как я его всегда называл) – в коричневой бикирке, подтянут. Он в чевяках, при дорогом кавказском оружии, с офицерским Георгиевским крестом на груди и с Георгиевским темляком на эфесе шашки. Весь его внешний вид очень импозантный. Блондин, чисто выбрит и без усов – он выглядел молодо. Тогда ему было около 30 лет от роду.

Его полковой бивак вычищен и выметен. Науменко, внимательно рассматривая все, говорит мне, идущему с ним рядом:

– Смотрите, Елисеев, как Тарарыкин навел порядок. Не то что эта старая шляпа полковник Кононенко! (Кононенко старый офицер 1-го Екатеринодарского полка. В 1910 году он был в чине подъесаула.)

Нас здесь, в полку Тарарыкина, при генерале Науменко, человек десять старших офицеров всего корпуса. С нами и генерал Хоранов, который очень много говорит и совершенно «своеволен» со своим командиром корпуса, так как они равные в чине – оба генерал-майоры. Но полковник Тарарыкин держится в стороне от нас, словно боясь вступить в общий разговор. Науменко призывает его к себе и весело, чуть с упреком или с удивлением, говорит:

– Что Вы прячетесь, полковник?.. Я осматриваю расположение Вашего полка, а Вы где-то там позади стоите!

«Мой Вано» выдвигается вперед. Он стоит перед Науменко, держа руки «по швам», и на все вопросы генерала отвечает только лаконично: «Никак нет, Ваше превосходительство», «Так точно, Ваше превосходительство».

Видя и слыша это, я сразу же определил, что Вано находится «не в своей тарелке». Вижу, что и генерал Науменко как-то этим недоволен, так как перед ним стоял не командир полка, который может и должен доложить, и рассказать, и доказать что надо, а стоял очень хороший, расторопный и исполнительный урядник.

Осмотр расположения полка окончен. Вано отзывает меня в сторону и спрашивает – сколько урядников от 1-го Лабинского полка я представил для производства в офицеры? И, услышав цифру 16, удивился. И запальчиво произнес:

– А я нарочно их «напек» много!.. По крайней мере, они будут меня слушаться!.. Я им дал офицерский чин, поставил на должности офицеров и требую от них службы и исполнения моих приказаний «как от урядников». К тому же они не будут думать о мире с красными, так как теперь и они офицеры, – добавил он и тут же некрасиво выругался по-солдатски.

Такое рассуждение, а в особенности «о мире», меня удивило. «Чтобы они не думали о мире», – такую фразу произнес и генерал Науменко, когда я заметил ему «о ненужной щедрости Атамана Букретова».

Думаю, тогда Атаманом Букретовым в