Пролог. Документальная повесть - Сергей Яковлевич Гродзенский

безгранично далеки один от другого. А теперь.

Барак с вонью, голодом, урками и прочей мерзостью – ад.

Заброшенная деревушка в пять изб, никем не знаемая, тихая, полуголодная и темная – это, безусловно, рай. Лучшего не надо – его не дождешься.

* * *

Крупицы радостей жизни встречаются всегда, даже среди невзгод и горя: сон на шершавом бушлате, перекур с дремотой у костра на сосне, поваленной в снег, и даже шутка острослова среди мрачного уныния, но главное, конечно, короткие минуты, отведенные на еду. Наслаждение, не сравнимое ни с чем. Ни яичница-глазунья, ни бараний бок с кашей, ни устрицы, ни ананасы в шампанском – ничто даже отдаленно не может равняться и приносить столько желудочного счастья, как пайка черного хлеба, запиваемая водой из жестяного бака.

* * *

Отчаянный летчик, совершавший рискованные виражи и захватывающие дух петли, отправляется в изолятор за отказ спускаться в шахту: боится подземелья, не вынося треска стоек и каменной капели кровли.

* * *

Никогда годы счастья, радостей и веселья не породят такой крепкой дружбы, как дни тяжкого труда и неволи. Связь, возникшая за колючей проволокой или в труде шахтера, прочна, а быть может, и вечна – нет более стойкого землячества, чем Воркутинское, Колымское, Норильское.

* * *

Сильны и могут украсть у нас даже солнце, загнав нас в Заполярье.

* * *

Переполох: дети с матерью, стоя за зоной, видят, как в строю проводят их отца, заросшего, грязного, умученного. Свидание не разрешено. И десятилетний мальчик, как подстреленный воробей, напрягаясь и припрыгивая, проскакивает в зону. Переполох. Недоглядели. Нарушение.

* * *

– Статья? Срок?

– Статья, обижаться не приходится, бытовая можно сказать, – 58-я. Ее любому пришить можно. А срок детский – пятерка.

* * *

Разменял вторую пятилетку своего срока.

* * *

«Лепила» (лагерный лекарский помощник – фельдшер) упрекает зэка из интеллигентов, потерявшего голос с явными признаками ларингита.

– На что тебе голос? Ты ведь не Шаляпин и хрипя проживешь, только горбушку вырабатывай. Без голоса еще лучше, 58-ю не заработаешь.

* * *

– Максим Горький, писатель был такой, посмотрел на произвол в Соловках в 29-м и заплакал. На работу выходили «без последнего». У дверей барака становились двое дневальных с палками, а дневальными были не доходяги, а верзилы и лупили почем ни попадя последних. И начиналась давка в дверях, кому же охота палкой по голове получить.

– Посмотрел бы твой Горький теперь, через десять лет здесь, на Воркуте, он бы не так еще заплакал.

* * *

Перегоняют из барака в барак. Вечный весельчак и вор торжествует:

– Перенесение порток на другой шесток… Не сперли бы мои коверкоты, – делая вид, что прячет какую-то портянку.

* * *

Юристы – блюстители беззакония.

* * *

Почетная работа – доходиловка.

* * *

Что такое «друзья народа и против кого они воюют?» «Друзья» в условиях Воркуты – блатари – уголовники, начальство лагерей.

* * *

– При нем всего ожидай. Ожидай и того, чего нельзя ожидать.

– А ты о свободе мечтаешь и такое говоришь. Тебя без намордника и выпускать нельзя. За тобой лагерный (прокурорский) формуляр всю жизнь ходить будет.

* * *

Сломалась пила. Тревога. Пришьют вредительство. 58-7. Но все обошлось. И возвращаются умученные волнением, но счастливые. Словно даровали свободу или скинули половину срока.

* * *

Премкаша. Едва волоча ноги бьются за несколько процентов выполнения нормы, чтобы к баланде дополнительно получить еще и премкашу. Рвутся изо всех сил. Один валится и умирает. Так и не получает он премкашу.

* * *

Священная пайка. За пайку социализм строим. Пайка поддерживает жизнь.

* * *

Честолюбец, иногда очень тщательно запрятанный, сидит в любом. Чрезмерная скромность часто не что иное, как проявление ее. Оно источник бед и несчастий, если сдабривается властью. Поэтому нет и не было человека, которому долгое время может быть доверена власть. Скромность – это реклама.

* * *

Умирают по-разному и на войне, и в более или менее человеческих условиях. Одни тихо «отходят», другие бурно агонизируют, словно защищая жизнь свою. Но здесь умирают одинаково, «доходят» день ото дня. Горящие глаза становятся оловянно-пустыми.

* * *

Сам нарком сказал народу,

Нет угля, грузи породу.

– Ты что, стишками агитацию разводишь.

* * *

Не повесть, не мемуар, не очерк, а протокол, именно протокол жизни.

* * *

Уголовное арго19 бедно. Короткое неприличное русское слово заменяет десятки слов, превращаясь то в прилагательное, то в местоимение, то в глагол, то в междометие.

* * *

Придурки в кавычках и придурки без кавычек.

* * *

От сталинско-бериевского узаконенного беззакония ожидай даже того, чего и ожидать нельзя.

* * *

«Параша» в жизни з/к.

* * *

Пайка – священное слово – единственный и последний источник жизни тела, впрочем, также и души, мы ведь материалисты и видим, как чахнет тело и слабее тлеет мысль, душа. Слабеющая мысль еще сильнее привязывается к требованиям тела. Она целиком подчинена только ему.

* * *

Начкар по фамилии Холява – службист: «Лягай и не вертухайся!»

А над ним начальник повыше – Гнилокопытский Анатолий Васильевич зовут, как Луначарского. Два Анатолия Васильевича. Один в 34 году кончился, другой в 37-м начался.

* * *

Дворцом оказался барак, где контора и баня. Недоумение: не ишачат, сидят над бумагами, вежливо говорят. Никто не подгоняет – странно. И – страх: боязнь возвратиться в ад – в барак и шахту. Но возвращаются коногоны – лбы здоровые, живут. Овес у лошадей воруют.

* * *

Очки. У подслеповатого интеллигента-старичка выкрали очки. Он беспомощно топчется в поисках их. Он становится еще более жалким и несчастным. Урки хохочут. Он отдает двухдневную пайку, голодает, получает очки и… доходит.

* * *

Торбохваты берут на хапок. И нас берут на хапок, хапают без разбора.

* * *

Молчание – единственный мой щит.

* * *

Погоны лейтенантские носит, ничего не знает и знать не хочет. Требуют немного – выучить краткий курс истории ВКПб, а учить трудно, скучно, не хочется, не по силам. В бараке важничает. Такой говнюк судьбу нашу в своих руках держит.

* * *

Верующий увещевает шалашовку:

– Помолилась бы, легче стало.

– Я одну молитву знаю: Святая дева, зачавшая без греха, помоги мне согрешить без зачатия. А теперь уже и эта молитва не нужна.

* * *

ТФТ –