Гюстав Курбе - Герстл Мак

акций. Очевидно, художник уже ссорился с Зоэ, и с тех пор пропасть между ними с каждым годом становилась все шире.

Двадцать четвертого сентября Жюль Симон создал официальный орган — Архивную комиссию «для проверки архивов Лувра и выяснения обстоятельств любых мошенничеств, которые могли быть совершены чиновниками свергнутого режима»[357]. Эта комиссия первоначально состояла из пяти членов под председательством философа Этьена Вашро, но через несколько дней в нее дополнительно ввели Курбе и критика Филиппа Бюрти. Комиссия не обнаружила ни подлогов, ни самовольных перемещений государственной собственности. Практически все хранители и прочие служащие музеев, которые были назначены при Империи и многие из которых продолжали исполнять свои обязанности после 4 сентября, оказались действительно людьми безупречно честными. Курбе и Бюрти не могли оспорить эти выводы, но тем не менее 1 октября вышли из состава Архивной комиссии: они не одобряли оставления на своих постах должностных лиц, служивших при императорском режиме. «Архивная комиссия Лувра выполнила свою задачу, — писал Курбе Симону. — Прошу принять мою отставку: она необходима, потому что я не могу подписать отчет. Ни в коем случае я не стану одобрять действия Империи и поддерживать служивших ей людей, какие бы доказательства своей добропорядочности они ни представили. Кроме того, когда мы пришли закрыть двери конюшни, лошади уже исчезли, и наша работа оказалась всего лишь фарсом… Нынешнее правительство не имеет отношения к революции, и работа нашей комиссии обречена на бесплодие, поскольку она не может… радикально реформировать бюджет и персонал музеев. Все еще надеясь быть полезным, я с удовольствием оставлю за собой миссию, возложенную на меня группой художников и подтвержденную Вами»[358].

Осада Парижа длилась с 19 сентября 1870-го по 28 января 1871 года, когда министр иностранных дел Жюль Фавр подписал в Версале перемирие. По мере того как немецкое кольцо сжималось, а вылазки защитников оканчивались неудачей, условия жизни в городе становились все хуже. Настоящих обстрелов не было до 5 января, но задолго до этой даты голод, холод, болезни и ряд безуспешных восстаний нанесли столице тяжелый урон.

С помощью литературного сотрудника, вероятно, Виктора Консидерана (упомянутого в предисловии под именем «инспиратора»), Курбе сочинил два открытых письма — одно к немецкой армии, другое к немецким художникам, — которые огласил в зале театра «Атеней» 9 октября и впоследствии опубликовал в виде брошюры. Первое письмо убеждало осаждающих возвратиться домой, потому что парижане никогда не капитулируют: «Подходит зима, а вы, бедняги, все еще стучите тяжелыми молотами в наши ворота… Идите своей дорогой! Нам сказали, что вы завидуете нам, нашей стране, нашей славе; тем хуже для вас, потому что мы никогда ни в чем не завидовали… Вы рассуждаете о цивилизации! Я видел вас в деле; видел, что вы не умеете пригласить человека отобедать с вами; видел вас дома, где вы не едите, а четырежды в день поглощаете пищу… И вернитесь с криком: „Да здравствует Республика! Долой границы!“ Вы от этого лишь выиграете: вы по-братски примкнете к нашей стране»[359].

Обращаясь к немецким художникам, Курбе развивал тему братства и проповедовал объединение Европы, то есть идеал, и сегодня далекий от осуществления: «Мы славили вашу честность и лояльность, вы презирали мелочную корысть, вы были интеллектуальной элитой, но сегодня вас можно принять за ночных мародеров, бесстыдно явившихся… грабить Париж… Вы дорожите своей нацией? Обретите свободу, и мы по первому зову придем вам на помощь. Только став свободными, вы вернете Эльзасу и Лотарингии их свободу в залог союза с нами… и в этих разоренных, истерзанных провинциях мы, забыв о своих кровоточащих ранах, снова пожмем вам руки и выпьем за Соединенные Штаты Европы!»[360].

Менее идеалистическим, но более эффективным шагом Курбе явилось пожертвование одной из его марин в фонд лотереи; доход от продажи этого полотна пошел на приобретение пушки, отлитой на литейном заводе Кай, названной именем художника и переданной батальону Национальной гвардии, который был сформирован в XV округе, в квартале Гренель. Еще один вклад Курбе в дело защиты страны был сделан без согласия и даже против воли художника: во время осады один из комитетов обороны, возглавляемый Анри де Рошфором, конфисковал и пустил на постройку баррикад большую часть строительных материалов, уцелевших после сноса его галереи 1867 года и лежавших на складе у заставы Шапель.

Пацифистские убеждения Курбе не позволили ему взяться за оружие, но однажды в сопровождении врача Пьера Буайе, тогда еще молодого офицера медицинской службы, он все-таки побывал на передовой и дошел до заставы у моста через реку Бьевр в трех-четырех километрах к югу от городской черты, где иногда постреливали. Много лет спустя Буайе написал забавные воспоминания об этом эпизоде: «Я знал Курбе довольно близко, подчас сопровождал его в ночных прогулках… но чаще всего во время осады виделся с ним в знаменитом кабачке папаши Лавера… Расположение нашего полевого госпиталя было очень опасное: справа, в Баньё и Шатийоне, — прусские батареи; прямо перед нами — батареи в Бур-ла-Рен; слева от нас — батареи в Л’Э… Слева, в направлении небольшой рощицы, тоже стреляли. Мы усадили Курбе в кресло за стеной… и пошли посмотреть, не ранен ли кто… Когда мы вернулись, Курбе встретил нас с нескрываемой радостью. „Я уже начал тут стареть, — сказал он. — Была стрельба… Я слышал свист пуль…“. „В таком случае отыщем пули. Идите со мной“. Для человека, не привыкшего к перестрелке, Курбе… держался очень спокойно… ни разу даже не дал трубке погаснуть. Пруссаки действительно обстреливали местность рядом с Курбе, но чуть правее. Мы дошли до стен мельницы… но ничего не отыскали… Он пыхтел как тюлень, нагибаясь, чтобы нашарить пули в густой траве… Я… подал ему пулю, а через минуту — вторую… Приключение завершилось благополучно, Курбе унес с собой вещественные доказательства. Вечером, задержанный служебными обязанностями, я не смог заглянуть к Лавёру и насладиться рассказом мастера о нашей экспедиции. Возможно, это было к лучшему, поскольку… пули были доподлинно прусские, но выпущены не в этот день: я располагал целой коллекцией их и в критический момент выудил две штуки из кармана»[361].

Глава 24

Коммуна

В течение четырех месяцев, последовавших за падением Империи, республиканские армии почти непрерывно терпели поражение, и к январю 1871 года и либералы и радикалы, особенно в Париже, утратили веру в правительство национальной обороны. Ответственность за свои страдания во время осады и надвигавшуюся капитуляцию население Парижа возлагало на неумелое руководство Луи Жюля Трошю