Гюстав Курбе - Герстл Мак

музеи и всерьез подумать об очередной выставке»[363]. 7 апреля в Медицинской школе состоялось собрание небольшой группы художников, и председательствовавший на нем Курбе представил на рассмотрение план «реформ, касавшийся искусства и составленный в духе Коммуны»[364]: художники избирают по два делегата от каждого парижского округа (в то время их было двадцать два); этот комитет сорока четырех назначает директоров, хранителей и остальной персонал всех общественных музеев, а также разрабатывает положение о выставках. Школа изящных искусств, отделение искусств Французского института и Французская академия в Риме упраздняются, хотя помещение Школы может остаться открытым для учеников, которые сами избирают себе профессоров, программу и порядок обучения. Художникам, не согласным с большинством, предоставляются для выставок отдельные галереи. Награды распределяются голосованием выставляющихся, но все медали и ордена отменяются.

Для осуществления этих мер Коммуна 12 апреля уполномочила Курбе созвать собрание художников в большой аудитории Медицинской школы. На собрании, открытом для публики и проведенном 13 апреля, присутствовало человек четыреста. «Зал был набит битком, все искусства щедро представлены»[365]. Один из помощников Курбе огласил манифест об учреждении Федерации художников Парижа, опирающейся на три основных принципа: «Свободное распространение искусства, избавленного от контроля со стороны государства и не дающее привилегий кому бы то ни было. Равноправие всех членов федерации. Независимость и охрана достоинства каждого художника, гарантированные комитетом, созданным на выборной основе»[366]. В обязанности этого Комитета, получившего наименование Федеральной комиссии художников, входило охранять сокровища прошлого с помощью администрации общественных музеев; поощрять и поддерживать живое искусство путем организации местных, национальных и международных выставок; стимулировать будущих художников путем реформы обучения; выпускать периодический бюллетень «Офисьель дез Ар».

Комитет должен был состоять из сорока семи членов — шестнадцати живописцев, десяти скульпторов, пяти архитекторов, шести граверов и литографов, а также десяти декораторов или промышленных художников. 17 апреля на выборах этого Комитета Курбе получил самое большое число голосов — 274 из 290. В числе живописцев были избраны Бонвен, Коро, Домье, Аман Готье, Мане, Милле; из граверов — Бракмон, Фламанг и Андре Жиль. У многих выдвинутых в Комитет не спросили предварительного согласия, некоторых даже не оказалось в Париже. Несколько человек возмущенно протестовали против их включения в Комитет, еще большее число членов попросту игнорировало свое избрание и не являлось на заседания. Никто из вышеупомянутых художников и граверов, за исключением Курбе, Амана Готье и Андре Жиля, не принимал активного участия в последующих собраниях.

Курбе добросовестно посещал все эти собрания, которые сперва устраивались в Лувре, а с 25 апреля были перенесены в здание бывшего министерства изящных искусств на улице Риволи. Планы строились грандиозные, но прежде чем они смогли осуществиться, Коммуна пала. Тем не менее Комитет воплотил в жизнь отдельные замыслы, изложенные в манифесте от 13 апреля. Некоторые галереи Лувра были вновь открыты, но хотя впоследствии Курбе ставил это в заслугу себе, шаг этот был предпринят директором музея Барбе де Жуи не столько по приказу Комитета, сколько по собственному почину. 2 мая Комитет выполнил свое обещание упразднить Школу изящных искусств, отделение искусств Французского института, академию в Риме и в значительной мере прибрал к рукам Французскую академию в Афинах. 17 мая Комитет уволил директоров и заместителей директоров Лувра и Люксембурга, заменив их своими членами: в Лувре — Ашилем Удино, Жюлем Эро и скульптором Далу, в Люксембурге — Андре Жилем, Жаном Шапюи и Глюком.

Двадцать первого апреля руководство Коммуны назначило Комитет народного просвещения в составе пяти членов: Курбе, Вердюра, Жюля Валлеса, Жюля Мио и Ж.-Б. Клемана. После того как 19 апреля избрание Курбе было утверждено и он стал членом Коммуны, одним из первых его шагов был протест против ареста его друга и поверенного Гюстава Шоде. Шоде не был ни радикалом, ни реакционером, а просто искренним, но умеренным республиканцем, от всего сердца одобрявшим свержение Империи. После 4 сентября он занял пост мэра IX округа, но уже в ноябре его не переизбрали и перевели на скромную должность в Ратуше. Он не присоединился к Коммуне и не выступал против нее, но тем не менее попал под подозрение и был необоснованно обвинен в заговоре против новой власти. Главным источником этих подозрений был прокурор Коммуны Рауль Риго, у которого с Шоде были личные счеты. По приказу Риго несчастного адвоката 13 апреля арестовали и заключили в тюрьму Мазас. «Дело Шоде скандально»[367], — заявил Курбе на заседании Коммуны 23 апреля, но ни его усилия, ни усилия других благожелателей Шоде не остановили мстительного Риго. 19 мая жена Шоде вымолила наконец, чтобы ее мужа перевели в более удобную камеру тюрьмы Сент-Пелажи, в отделение для политических заключенных, иронически прозванное «павильоном принцев». В ночь на 23 мая, последнюю ночь Коммуны, Шоде был расстрелян во дворе Сент-Пелажи под личным наблюдением Риго. На следующий день сам Риго погиб в уличном бою, который закончился падением Коммуны.

Взятая в кольцо войсками версальского правительства, раздираемая внутренними противоречиями, Коммуна была обречена, но Курбе пока что не замечал признаков неизбежного крушения. Он откровенно наслаждался напряженной деятельностью, суетой, возбуждением, декларациями и дискуссиями в различных комиссиях и собраниях. 30 апреля он написал родным письмо, полное наивного энтузиазма и сознания собственной значительности. «По воле парижского народа я с головой ушел в политические дела. Председатель Федерации художников, член Коммуны, делегат в мэрию [VI округа], делегат по народному просвещению — четыре ответственнейшие должности в Париже! Я встаю, завтракаю, а затем заседаю и председательствую по двенадцати часов в день. Я чувствую, что голова моя съеживается, как печеная картофелина. Несмотря на все эти заботы, несмотря на всю трудность для меня социальных проблем, в которых я не приучен разбираться, я — на седьмом небе. Париж — сущий рай: ни полиции, ни глупостей, ни притеснений, ни ссор. Париж катится вперед сам по себе, как на колесах. Хорошо бы, чтобы так было всегда! Короче, не жизнь, а восторг! Все правительственные инстанции [учреждения Коммуны] едины и в то же время независимы. И это я подал пример, объединив [в одной федерации] представителей всех искусств… Нотариусы, судебные приставы, архивариусы — все служат Коммуне и оплачиваются ею. Что касается попов, то, если они хотят отправлять службу в Париже (хотя никому это не нужно), им разрешат арендовать церкви. В свободное время мы сражаемся с версальским сбродом. Каждый по очереди. Пусть воюют хоть десять лет — им не войти [в Париж], а когда мы их впустим, они найдут здесь