Пролог. Документальная повесть - Сергей Яковлевич Гродзенский

это плотва? Академик, нарком – не плотва.

* * *

Пьяный спецконвой и з/к, оберегающий их ружья.

* * *

Сентенция: не умеешь воровать, не воруй.

* * *

Балагур: унылая картина, очей разочарованье.

* * *

Почти по любви – за пачку махры.

* * *

Корзубый:

– А по ФИО хочешь?

* * *

Мертвый дом? Нет, живой, и даже очень. Все думают о жизни, мечтают и чего-то ждут. От громкоговорителя не оторвешь.

– Курс изменится.

– После моей смерти.

– Нет, я доживу. Курсу 60, а мне 40.

* * *

Надежды и радость от второго пункта заключительного слова Сталина на февральском пленуме ЦК ВКП 1937 года17.

* * *

– Не смотри, что он тощенький да маленький, а похож на хорошую крепежную стойку – ее крутит, давит, вокруг все валится, а она жмется и стоит.

* * *

Угодил в каталажку, похуже кондея.

* * *

Лошади не лезут в шахту, хитрят, обегают и бегут из шахты при появлении первых шахтеров с лопаточками. Каждая лошадь – ушлая.

* * *

Оскорбление – ты и здесь отожраться хлеба не можешь.

* * *

Кого берут-то? Да мелкота всякая идет. Мелюзга.

* * *

Пятилетняя девочка, довольная вниманием, говорит мужикам:

– Вы будете моими подругами.

* * *

В тюрьме – живот болит – ихтиоловая мазь; цинга – ихтиоловая мазь и так всегда.

* * *

Степа Мирошниченко. Он не думал о причиненных ему обидах, о хаме-следователе, старавшемся навешать на него все пункты 58-й статьи. Он не задумывался над делами начальства, часто несправедливого и трусливо-злобного. Он работал. А это значило, что он жил. Он с рвением, беззлобно ругаясь, помогал замешкавшимся люковым, у которых «забурилась» вагонетка, что задерживало добычу. Потом потный и озабоченный взбирался по бремсбергу18, чтобы подтолкнуть подачу леса в лаву сверху вниз по конвейеру. В лаве, где работа шла ладно, он счастливый и уставший вытирал пот с лица тыльной стороной ладони, и дружески зубоскаля, обменивался шуточками с навальщиками.

– Лучшему отбойщику из Казани он покрикивал – один татарин в два шеренга стройся.

Крепильщик Миша Хейфец из Житомира пригрозил:

– Степ, оставишь без стоек, смотри.

– Ай, перестаньте сказать, – отвечал Мирошниченко.

И никто не обижался. Степку любили. Да и за шумливостью бригадира за набором шуточек скрывалось желание подбодрить, дать отдохнуть уставшим и приободрить.

Но Степка вспомнил, что стоек действительно мало и Мишка Хейфец не зря пригрозил. Он пополз на четвереньках с болтающейся на шее лампой вверх, чтобы подогнать лесогонов.

* * *

Они живут грезами о завтрашнем дне, который, вопреки доводам разума, принесет им призрачное счастье. Убогое счастье – сытость, покой, тепло, отсутствие постоянного страха.

* * *

До чего же хороший начальник: отлупит – и все! А стучать или в кондей – никогда.

* * *

– Глупой он, и чему только их учили.

Это о непрактичном академике.

– Мужик головастый. Масло в башке имеет.

Это о жулике и ловкаче.

* * *

Тюрьма воспитывает в духе равенства. Вельможа и бюрократ, важный начальник, свысока смотревший на людей, быстро преображается тут. Он спит под одним одеялом со вчерашним работягой, ест из одной миски с карманником, играет в спички (кучку их надо растащить так, чтобы не пошевелилась ни одна из них) с подметалой и ничего. Обвыкается. Нет лучшей школы равенства и братства, чем тюрьма.

* * *

Небо загустело, посерело, густо посерело.

* * *

Все подавлены, камера живет страхом, тревожными ожиданиями концлагеря, хорошо и гнетуще знакомого «повторникам», и лишь один не унывает или маскирует свою подавленность, стоя на верхних нарах, прижимая руки к сердцу, он выводит рулады:

– На заборе сидит кот, под забором кошка, у кота болит живот, а у кошки ножка.

Потом резко меняет позу, воинственно взметнув руками, приплясывая и притоптывая семенящими ногами, выкрикивает:

Ойси, ойса, ты миня не бойси, я тэбе не укушу, ты не беспокойси…

* * *

Я с ним не выпивал, я только подносил ему.

* * *

Однодум – только о воле, все к ней примеряет.

* * *

Оподлил жизнь.

* * *

Ходил осанистый, стучал подборами, как на параде, вроде бы волевой и сильный, а как попал в зэка, так первым и скис, стал доходягой, накинул на шею веревку с привязанным к ней облезлым котелком и ходит вокруг кухни да по помойкам, авось хвост селедки достанется. А выпусти его на волю, подкорми, быстро забудет унижения и опять начнет надменно стучать подборами, одним словом, не зря окрестили – «курва с котелком».

* * *

Нет лучшей формы борьбы, чем молчание.

* * *

На работу без последнего. На последнем дрыном по башке проедутся.

* * *

– Э-э-э, брат, не тот коленкор. В старой тюрьме перед оправкой каждому кусочек газеты давали.

– Вы, батя, и тут агитацию ведете, все старое с похвалой вспоминаете.

* * *

Отродье проклятущее.

* * *

– Почему бьют своих? Кому это выгодно? Загадка истории! Но когда ее разгадают, наверно, после нашей смерти.

* * *

– Наше дело телячье, накакал и стой.

– И прирежут, как телят.

– Мы не телята, мы свои…

– Вот он своих и режет охотнее, чем чужих.

* * *

Кто-то написал покаянное письмо тов. Сталину. Это унизительно для революционера-большевика.

А Радищев? А Бакунин, написавший «Исповедь»? А ведь они не испытали наших многолетних мук. Они не выполняли каторжного промфинплана шахты.

Но главная наша трагедия не в этом. Бакунины действительно были заклятыми врагами монархического строя и Николая. Мы же частицы этого строя, и мы верим…

* * *

Заблудились мы в политике, ничего не разберем – дремучий лес, не выберешься.

* * *

В барак вбегает нарядчик. Жора-«Чума», первый лодырь и придурок, выбившийся в начальники. Он социально близкий, а потому и командует контрой.

– Кино привезли, – ликует он. – Собирайся, братцы, в картину. Кто хочет, может идтить, независимо от статьи и срока.

Но идти не хочется, хочется спать. Цинга тащит на нары.

* * *

– О нас и нашей эпохе напишут.

– И нечего о нас писать.

– То есть как нечего? Эпоха беспрецедентная. О мировой войне вон сколько понаписали.

– Сравнили! То мировая война.

– Войны были всегда в истории. Они стали почти естественным состоянием общества. А вот такого общества, когда свои же загнаны в концлагерь. Этого не бывало.

* * *

Раздавленные души.

* * *

Стахановцы по болезням.

* *