Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка - Линда Петерсон

тому же не прожила достаточно долго, чтобы выйти из моды или услышать совет своего издателя: «Вам придется публиковать ваши рассказы в провинциальных газетах; так все теперь поступают – Коллинз, Брэддон и другие. А вы что же?»[78] Литературная жизнь Ридделл попросту не могла соответствовать модели Гаскелл.

Пока профессиональный и бытовой потоки в жизни Глен текут негладко, рынок 1870–1880‑х добавляет еще одно препятствие. В то время как Бронте могла скромно жить дома в Хауорте, время от времени совершая поездку в Лондон, чтобы встретиться со своим издателем и несколькими литературными деятелями, Глен, как и ее автор, должна была стать публичной фигурой, исполняя роль современной профессиональной писательницы. Становясь «беговой лошадкой» издательства Felton and Laplash, она также должна принять гостеприимство Фелтона, погрузиться в «социальную жизнь богемы»[79] и играть по новым правилам издательства для знаменитостей. «Новая фирма», как называет она издательство в главе 4 тома III, инициирует особый «способ ведения бизнеса», который «состоял в том, чтобы отыскивать имена и пытаться их заполучить»[80]. В этом дивном новом мире издательского дела Глен вынуждена отказаться от конфиденциальности и анонимности, столь ценимых ею и писательницами середины века: «Благодаря господам из Felton and Co. она стала достоянием общественности» – и, таким образом, объектом внимания для «всех, кто любил глазеть и критиковать»[81]. Несмотря на отвращение героини к вниманию публики, Ридделл четко понимала, что современное авторство требует публичности и что частная, домашняя сфера – это миф прошлого. Как и у других представительниц ее поколения, у нее были фотографии для визитных карточек, она позволяла себе давать интервью для таких журналов, как Pall Mall Gazette и Lady’s Pictorial, и посещала вечера в качестве одной из «литературных львиц»[82].

Тем не менее Ридделл сомневается в оправданности такого пути к славе. В присутствии своих агрессивных издателей Барни Келли советует Глен:

Я надеюсь, что миссис Ласер не откажется от своих старых идей, пока не убедится, что новые лучше. Если она последует моему совету, она будет спокойно сидеть дома и оставит общество тем, кому не нужно время для размышлений или досуга, чтобы создавать оригинальные книги[83].

Хотя Келли часто служит рупором консервативных взглядов на женственность и женское письмо, здесь он открыто произносит то, чего не может сказать Глен: новый стиль издательства для знаменитостей разрушает ее оригинальность и культурную ценность. Рассказчик комментирует: «…она и мистер Келли не слишком расходились во мнениях относительно недостатков клики, с которой, вопреки ее здравому смыслу, она связалась»[84]. В своем эссе «Слава и известность» Келли излагает более старую точку зрения XIX века на литературные достижения и проводит различие между двумя (старой и новой) концепциями, утверждая, что «в тот момент, когда автор занимает видное место перед публикой, он обретает известность», тогда как «только работа автора способна обеспечить Славу»[85]. По словам Лео Брауди в «Лихорадке признания: слава и ее история», подобные представления о славе преобладали в начале XIX века, когда «все более задыхающийся от славы мир [начал] искать утешения и значимости в анонимности и небрежении, рассматривая их как символы истинной ценности»[86]. Такие взгляды представляют собой попытку отделить славу от знаменитости, истинный успех – от простой видимости, признание – от коммерческого вознаграждения. Этот взгляд стал особенной чертой мифов о Бронте, особенно эпизод с пренебрежительным отношением первых критиков к романам Энн и Эмили. Ридделл предполагает, что писательницам конца XIX века следовало мудро сохранить различие между прочной репутацией и пустой известностью, поскольку достижение статуса знаменитости не могло завоевать им подлинную, долговечную славу. Действительно, когда Гленарва уступает ценностям Felton and Laplash, она терпит крах, не только теряя доход и общественный статус, но и лишаясь какой-либо возможности достичь истинного литературного признания.

В конце романа взаимодействие Ридделл с «Жизнью Шарлотты Бронте» – особенно с моделью «параллельных потоков» – поднимает вопрос о том, должна ли жизнь писательницы неизбежно вести к трагической смерти. Гаскелл, возможно, не имела в виду такую интерпретацию своей модели, но реконструкция написанной ею биографии Шарлотты Бронте в вымышленной карьере Глен Уэстли выдвигает ее на первый план. В «Жизни» Гаскелл подробно описала заботу Шарлотты о своем отце, перемежая рассказы о том, как она писала «Учителя» и «Джейн Эйр», со сценами ухода за больными и траура. То, что эти два потока были смешаны, является одним из аргументов Гаскелл:

Несмотря на все домашние тревоги и заботы, несмотря на неудачу с изданием стихотворений, в это время сестры предприняли еще одну попытку заняться литературой, – на это намекает Шарлотта в одном из писем в издательство Эйлотта[87].

Точно так же, когда Гаскелл описывает литературную карьеру Бронте, общественный успех перемежается с личной трагедией: когда выходят первые романы сестер, умирают Брэнвелл и Эмили, когда Шарлотта пишет «Шерли», умирает Энн. Гаскелл снова и снова подчеркивает смешение личного и профессионального:

Она продолжала упорно работать. Но было скучно писать в условиях, когда некому послушать, как продвигается ее работа, некому найти ошибку или похвалить… теперь осталась только она одна, осужденная прислушиваться, не раздадутся ли звуки шагов, и слышащая только похожие на человеческие голоса завывания ветра в окнах[88].

Ридделл использует аналогичный прием в «Борьбе». На протяжении первых двух томов Глен служит верной спутницей и сиделкой для своего отца, так же как Шарлотта добросовестно ухаживала за Патриком Бронте после операции на глазах и за братом и сестрами, умиравшими от туберкулеза. Но в последнем томе это смешение становится шаблонным: литературный успех и болезнь или смерть в семье становятся постоянными значениями в уравнении: сначала отец Глен умирает в тот самый момент, когда издатель покупает ее роман «Сын Тиррела», потом умирает ее муж именно в тот момент, когда Барни Келли пишет восторженный отзыв, а новый редактор журнала просит у нее работы для публикации. Как говорится в предпоследней главе: «СЛАВА снова переступила порог рука об руку со СМЕРТЬЮ!»[89]

Современных читателей «Борьбы» часто смущает это неизменное сопровождение успехов писательницы смертями ее родных и близких. Не слишком ли Ридделл отождествила себя с Бронте, утратив художественное чутье? В поисках жалости к своему затруднительному положению она впала в сентиментальность? Или, если придерживаться рационального, хотя и более циничного подхода, конец выдает сопровождающееся чувством вины желание Ридделл освободиться от домашних обязанностей, убив отца и мужа, которые препятствовали ее литературной славе? Хотя в финале можно увидеть элементы сентиментальности или вины