Петр Чайковский - Ада Айнбиндер

12 сентября Чайковский вернулся в Москву и даже приступил к занятиям в консерватории, но был крайне подавлен, находился в состоянии сильнейшей тоски и безысходности. В этот день композитор рассказал о происходящим с ним Надежде Филаретовне:

«В конце концов, смерть есть действительно величайшее из благ, и я призываю ее всеми силами души. Чтобы дать Вам понять, что я испытываю, достаточно сказать, что единственная мысль моя: найти возможность убежать куда-нибудь. А как и куда? Это невозможно, невозможно, невозможно! <…> Я еще не был в консерватории. Сегодня начнутся мои занятия. Домашняя обстановка не оставляет желать ничего лучшего. Жена моя сделала все возможное, чтобы угодить мне. Квартира уютна и мило устроена. Все чисто, ново и хорошо. Однако ж я с ненавистью и злобой смотрю на все это…»[452]

Эмоциональное состояние Чайковского ухудшалось день за днем. Мысли о смерти и отсутствии шанса на дальнейшую жизнь одолевали композитора. Но была ли попытка расстаться с жизнью? Единственным из окружения Чайковского, поведавшим о таком случае, был Кашкин – спустя 40 лет после описываемых событий. В своих воспоминаниях он попытался передать рассказ Чайковского: «…я не мог решиться на явное, открытое самоубийство из боязни нанести слишком жестокий удар старику отцу, а также и братьям. Я стал думать о средствах исчезнуть менее заметно и как бы от естественной причины; одно такое средство я даже пробовал. Хотя со времени приезда от сестры прошло не более недели, но я уже утратил всякую способность бороться с тяжестью моего положения, и сознание у меня, как я сам чувствовал, по временам стало мутиться. Днем я еще пытался работать дома, но вечера мне делались невыносимы. Не смея зайти куда-нибудь к знакомым или даже в театр, я каждый вечер отправлялся на прогулку и несколько часов бесцельно бродил по дальним, глухим улицам Москвы. Погода стояла мрачная, холодная, и по ночам слегка морозило; в одну из таких ночей я пошел на пустынный берег Москвы-реки, и мне пришла в голову мысль о возможности получить смертельную простуду. С этой целью, никем в темноте не видимый, я вошел в воду почти по пояс и оставался так долго, как только мог выдержать ломоту в теле от холода. Я вышел из воды с твердой уверенностью, что мне не миновать смерти от воспаления или другой какой-либо простудной болезни, а дома рассказал, что принимал участие в ночной рыбной ловле и случайно упал в воду. Здоровье мое оказалось, однако, настолько крепким, что ледяная ванна прошла для меня без всяких последствий»[453].

Больше никто из близких Петра Ильича, включая его первого биографа Модеста Ильича, ни сам композитор ни о чем подобном не упоминали. Тем не менее психологическое состояние было близко к безумию. Братья Чайковские приступили к плану побега. Анатолий Ильич из Петербурга прислал брату телеграмму от имени Эдуарда Направника, о том, что ему следует явиться в Петербург по вопросу возобновления в Мариинском театре оперы «Кузнец Вакула». Под этим предлогом 24 сентября композитор выехал в столицу, а оттуда вместе с Анатолием в Европу на неопределенный срок.

Так драматично Чайковский расстался с Москвой, за 12 лет жизни в которой он совершил невероятный творческий взлет, создал свыше пятидесяти музыкальных сочинений, впервые почувствовал вкус славы, время больших свершений и горьких разочарований. Петр Ильич это всегда понимал и с уверенностью утверждал: «Нет сомнения, что если б судьба не толкнула меня в Москву, где я прожил 12 с лишком лет, то я бы не сделал всего того, что сделал»[454].

Глава пятая

Странствия

Побег в никуда. Кларан

Петр Ильич в тяжелейшем душевном состоянии бросил все и в сопровождении брата Анатолия уехал в Европу. 4/16 октября 1877 года они уже были в Берлине. Отсюда композитор написал свое первое письмо, в котором рассказал о происходящем. Оно адресовано Модесту Ильичу:

«Мы второй день в Берлине и живем в том же Hôtel S[aint] Petersburg, где и с тобой жили. Мне было бы очень весело и хорошо, если б не смущал меня грозный вопрос о будущем. Денег у нас немного; курс ужасный, откуда я достану средства даже скромно прожить до будущей осени? Кроме того: как я разделаюсь с А[нтониной] И[вановной]? Как решусь устроить себя впоследствии? Все это в тумане. Знаю только одно: возвратиться в Россию мне немыслимо ни теперь, ни через несколько недель. Нужно спрятаться на год. Очень все это затруднительно»[455].

Тем не менее Петр Ильич уже начал ощущать некоторые улучшения своего состояния: «Впрочем, независимо от разных беспокойных вопросов, я чувствую себя отлично. Возвратился мой солидный аппетит, мой исполинский сон, и бывают минуты, когда я сознаю, что жить очень приятно. Но как мне тяжело и горько, что я так долго не буду видеться с тобой! О, если б быть богатым! Не ожидай от меня описания всего пережитого мной в истекшем месяце. Я не могу еще без жгучей боли вспоминать об ужасах, через которые я перешел. Когда-нибудь расскажу»[456].

Кроме душевного состояния, насущным был вопрос денег для жизни в Европе. Чайковский в тот же день обратился к своему издателю Петру Юргенсону с просьбой о любой работе: «Я очутился за границей и должен здесь прожить несколько времени. Между тем, денег мало, курс ужасный. Я тебя хочу просить заказать мне что-нибудь для тебя нужное. Я не гнушаюсь никакой работой, лишь бы она принесла мне деньги. Что тебе нужно: романсы, пиэсы, переложения, переводы? Ради Бога, не стесняйся заказывать мне самые черные работы. Я теперь еще нездоров, но скоро оправлюсь совершенно и с радостью примусь за всякую работу»[457].

Из Берлина братья уехали в Швейцарию в Кларан – небольшое селение на берегу Женевского озера. Здесь они поселились на вилле Ришелье: «Я живу в восхитительном месте, имею пред своими глазами Женевское озеро и обрамляющие его чудные горы. Тем не менее, я весьма печален и потерял вкус к жизни. Боюсь, что такое мое состояние долго продолжится и мне нельзя будет работать»[458].

Сестре Александре Чайковский сообщал о своей жизни: «Мы устроились здесь с Толей очень дешево и очень хорошо. Место чудесное; окна выходят прямо на озеро, и погода стоит восхитительная. Если б на душе был покой, то как было бы хорошо в этой тишине. Но все соединилось, чтобы покоя на душе не было. Писем из России до сих пор не получаем; курс ужасный и не