Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

«Ах, какая говядина! — воскликнула она сегодня. — А вы разве не испытываете восторга при виде хорошего мяса?» Еда привносит в ее жизнь некую романтику, которую я, скажем так, получаю из почты и газет. Представляю себе Карин, с легким трепетом предвкушающую, например, день соленой говядины, — примерно с теми же чувствами и я жду интересное письмо или книгу из «Times». Л., напротив, раздражают поверхностные разногласия, и он находит для них более глубокие причины, с которыми я потом всецело соглашаюсь. Обычно наш разговор начинается с вопроса: «Почему Адриан вообще женился на ней?». Потом я отвечаю: «Вполне могу его понять — в ней есть энергия», — и т. д. Затем Л. говорит: «Я бы лучше тысячу раз женился на Кэ Кокс, да и вообще на любой женщине в мире, чем сидеть в одной комнате с этой». Тем не менее я понимаю, почему Адриан выбрал Карин. Прежде всего, она делает его похожим на других людей. Полагаю, его всегда мучило то, что, пока остальные получают профессию и чего-то добиваются, он остается дилетантом. Она же обеспечивает его бытом, детьми, счетами, повседневными делами, что, судя по всему, и создает ощущение, будто он такой же как все. Думаю, Адриан нуждается в постоянном подтверждении этого факта и наслаждается присутствием Карин. Конечно, когда звонят друзья, хочется показать им, что и тебе не чужды обычные дела. В какой-то мере подобное желание свойственно и мне. В действительности я считаю, что у нас с Адрианом много схожих чувств. Когда я с ним, меня не покидает ощущение, будто мы подстегиваем, зажигаем друг друга, вместо того чтобы расслабиться и отупеть, а порознь мы, помимо всего прочего, ужасно застенчивы. С другими людьми в комнате ладить намного легче. У нас была прогулка на велосипедах до почты, омраченная ужасно раздражающей грязью под колесами; казалось, застреваешь в ней и ничего не поделать, а потом с неприятным рывком трогаешься вперед. Все прошло лучше, чем в былые времена. Он потерял всякое стеснение и самообладание, рассказывая мне о Карин, ее глухоте, депрессии и подозрениях, будто люди специально говорят тихо, из-за чего она не любит Стрэйчи и тех, кто бормочет низким голосом. Адриан весьма гордится ее жизнестойкостью, которая, полагаю, придает и ему много сил и энергии, которыми сам себя он обеспечить не в состоянии.

Вчера, 29-го, я ездила на велосипеде в Чарльстон, пообедала и вернулась к вечеру. Ощущалось начало осени; день был теплый, нежно-голубой и с легкой дымкой. Накануне у нас ночевал Дункан. Он бормотал до тех пор, пока каким-то, лишь ему известным образом не рассмешил нас всех до слез. В основном он пытался спародировать, как леди Стрэйчи читала вслух Лоуренса Хаусмана[879]: «Умирающий пахарь говорит из могилы…».

«Я слышу звон колоколов, лежа в постели своей матери. Лучшее стихотворение на этом языке». Потом мы обсуждали разрыв мочевого пузыря, Национальную галерею, инцест, кажется, и разные сплетни. Все сидели в гостиной, пока окончательно не стемнело. Я сплетничала с Нессой. Мы пытались придумать план, как отправить Лиз к ней на кухню. Трисси увольняется и больше не планирует работать. Какой-то переходный момент: служанка еще не стала госпожой, но служить уже перестала[880]. Карин и Адриан отправились в Брайтон к специалисту по поводу ее слуха.

3 сентября, вторник.

Пернель [Стрэйчи] приехала в субботу и должна была разминуться со Стивенами, но возникла заминка, поскольку извозчик пролетки отказался их вести, и мы имели удовольствие еще раз поужинать с Карин. С сожалением вынуждена сообщить, что природа или наши немые протесты уменьшили ее аппетит, поэтому особого внимания гостей она не привлекла. Однако Карин объявила о намерении прокатиться до Чарльстона на велосипеде Адриана, что, учитывая низкий рост, широкие бедра и огромные, как столбы, ноги, выглядело бы смешно, и Адриан, думаю, понял это, ведь он отговаривал ее по пути к дороге.

Полагаю, лучший способ резюмировать впечатление от Пернель — это процитировать наше одновременное с Л. восклицание перед сном в субботу вечером: «Какое облегчение поговорить с человеком!». Конечно, облегчение отчасти связано с ее идеальным слухом, но, помимо этого, она деликатная, утонченная, прекрасно воспринимающая и понимающая оттенки смыслов натура, а подобные качества, в конце концов, определяются не только слухом. Думаю, если бы Карин пришлось давать показания в свою защиту, она бы указала на некоторую слабость, отстраненность и безделье Пернель. Может, порой она и смотрит на жизнь слегка замутненным взглядом, но зрение-то у нее хорошее, к тому же Пернель слишком разумна, юмористична и ленива, чтобы строить из себя профессоршу и по-настоящему верить в Ньюнем-колледж, образование и во что-либо еще, кроме книг, идей, поэзии и т. д. Более непритязательного человека не найти, однако нет в ней тупости и убогости, обычно свойственных этим скромным бескорыстным старым девам. О чем говорили? О Хоуп Миррлиз, которую мы попросили сочинить для нас рассказ, о Джейн[881], о леди Стрэйчи, о написании романов и еде. Вчера вечером Л. читал вслух стихи Харди, а позавчера мы обсуждали комплексы. Как выяснилось, Пернель была на лекции о фитофторе картофеля. Не удивлюсь, если окажется, что она знает все о турбинах или пчелах, — я имею в виду все, что можно узнать из книг. Ей не хватит амбиций и, вероятно, сил, чтобы самой в этом разобраться. Здесь Карин опять-таки было бы что сказать. Полагаю, она продуктивней Пернель. Погода стояла очень ветреная, но опять появились грибы. П. их все время пропускала и, подозреваю, скорее витала в облаках, чем смотрела под ноги. П. постоянно приезжает с двумя дешевыми книгами в ярких обложках; одну она читает по дороге к нам, а вторую на обратном пути. На выходных П. всегда читает одну классическую и одну вздорную биографию, например леди Джун[882]. Однако я думаю, что в своей спокойной мечтательной манере она упрямо совестлива и в чем-то педантична по отношению к себе.

«Ничто и никто никогда не заставит меня выйти замуж», — заявила она с полной убежденностью. Мне и правда кажется, что незамужняя жизнь со множеством подруг, огромным количеством книг и лекциями по французской литературе подходит ей идеально.

Все это написано по возвращении с нашего замечательного праздника в Брайтоне, который прошел на ура. Л. предсказывал дождливый день по свету, пробивавшемуся сквозь ставни, однако, распахнув их, мы обнаружили прекрасное сентябрьское утро. Солнце стало мягче, но было ясно, и теперь, когда август миновал, воздух искрится. Листья на деревьях становятся ярче. Тени кажутся светлее и бледнее. 3