Февраль 1933. Зима немецкой литературы - Уве Витшток

что в камеру постоянно приводят новых заключенных. Но о сне все равно не может быть и речи.

* * *

В первую неделю после приезда в Арозу Томас Манн оставался спокойным и уверенным в себе, наслаждаясь отдыхом после напряженной работы последних месяцев. Но после выборов и триумфа Гитлера все изменилось. Он чувствует растущую неопределенность. Это какая-то обостренная страхом грусть, в легкой форме знакомая ему по другим утратам и расставаниям. Но теперь она гораздо сильнее, доходит до паники. В одну из ночей она переросла в кризис, с которым он не смог справиться сам – Кате с трудом удалось его успокоить.

Как писатель он пытается разобраться в новой ситуации с помощью письма: он заводит политический дневник, в котором записывает свои мысли, впечатления и прежде всего – негодование. Он представляет, что, возможно, однажды из этих записей получится какая-нибудь «Книга недовольства» или книга, в которой он подробно изложит, как «страдал Германией»[59].

Становится все более очевидным: закончилась целая эпоха жизни. Нужно перестроить свое существование на новую основу. Возможно, в будущем было бы неплохо освободить свою жизнь от всех обязательств и должностей, в которые он позволил себя втянуть, не в последнюю очередь из социальной добродетели, и сосредоточиться исключительно на творчестве. Если он с головой уйдет в литературу, то причин для политических нападок на него практически не может появиться.

Стоит прекрасная погода, но ему нездоровится. Он плохо ест и спит. Мысль о том, что его бытие будет полностью перечеркнуто, что ему придется отправиться в изгнание, приводит его в состояние непрерывного волнения и потрясения.

Сегодня приходит несколько странное письмо от Готфрида Берманна-Фишера из Берлина. Берманн-Фишер когда-то был врачом, но после женитьбы на Бригитте, дочери Самуэля Фишера, занял пост управляющего издательством «С. Фишер» и в какой-то момент станет преемником его престарелого основателя. Но письмо Берманна-Фишера похоже не на деловую корреспонденцию издательства, а на непрошеную медицинскую консультацию: «До моего сведения дошло, – пишет Берманн-Фишер, – что Вы хотите резко прервать лечение. С медицинской точки зрения я считаю это совершенно неправильным и считаю лечение законченным только тогда, когда Ваше состояние это позволит. Все остальное я не считаю безопасным, поскольку такая чувствительная натура, как Ваша, может подвергнуться неожиданным приступам даже в настоящий период лечения. Такой угрозы для Вашего здоровья следует избегать, если есть такая возможность».

Формулировку сложно спутать с чем-нибудь еще. Томас Манн сразу понимает, что имеется в виду, ведь о лечении в Арозе речи не было – только о коротком отпуске. По сути, письмо тревожно вдвойне: во-первых, из-за предупреждения о «неожиданных приступах», а во-вторых, потому что Берманн-Фишер считает необходимым подать свое предупреждение в медицинском камуфляже. Видимо, он предполагает, что его письмо будет вскрыто в пути и кем-то прочитано.

Затем – неожиданный звонок от Клауса и Эрики. Сначала странные шуточки, которые, вероятно, тоже служили маскировкой, затем довольно резкий призыв: не приезжайте в Мюнхен, там слишком опасно, оставайтесь в Швейцарии.

Такое вообще возможно? Неужели ему действительно нельзя вернуться в собственный дом в Мюнхене? Принимая решения подобного масштаба, он не хочет полагаться ни на своих детей, ни на Берманна-Фишера. Он предпочитает написать в Мюнхен двум доверенным лицам с высоким уровнем компетенции – обер-бургомистру Карлу Шарнаглю и адвокату Карлу Лёвенштейну, которые могут достоверно оценить ситуацию. Но судя по тому, как день ото дня развиваются события, он не может не полагать, что ему угрожает физическая опасность. И не может в это поверить.

* * *

Улица Мазуреналле вокруг берлинского Дома радио заполнена отрядами СА и СС. Гитлер должен выступать здесь с речью после восьми вечера; бойцы его боевых подразделений за несколько часов до этого оцепляют здание. Но с семи до половины восьмого запланировано чтение Германом Кестеном отрывка из его нового, еще не законченного романа «Справедливый»; выступление было назначено еще несколько недель назад, и впоследствии, несмотря на все политические потрясения, никто не подумал его отменить. Ничего не подозревая, Кестен вместе с женой Тони направляется к Дому радио, как вдруг осознает, в какой ситуации они оказались. Каждые несколько метров стоят люди в коричневой или черной униформе, с которыми они предпочли бы не встречаться. Но если они вдруг развернутся здесь, на улице, и уйдут, это будет выглядеть еще подозрительнее.

Уже больше месяца в их паспортах стоят визы во Францию, но каждый раз что-то мешало им вырваться из Берлина. Сначала семье Кестена пришлось лечить грипп, потом у его сестры Джины намечалась помолвка, которой им тоже пришлось дожидаться. И вот две недели назад раздался звонок в дверь. Открыв дверь, Кестен увидел перед собой растерянную соседку. Она трясется и шепотом сообщает, что полиция и СА проводят обыск в ее квартире, что ее муж – редактор, что его арестовали и увозят. Поскольку она знает, что Кестен – писатель, то хочет предупредить его; вдруг он тоже в их списке. Затем она бросилась вниз обратно к мужу. Они с Тони выскользнули из дома по черной лестнице, но, к счастью, тревога была ложной – и никто не пришел обыскивать их квартиру.

И вот они уже буквально идут вдоль стены из бойцов СА и СС, и каждые 10 шагов один из них считает себя вправе проверить их документы. Каждому, кто спрашивает, Кестен показывает свое удостоверение и бумагу от радиостанции, подтверждающую, что его сегодня здесь ждут в одной из студий. Фасад здания до входа кажется длинным, очень длинным, путь видится Кестену с женой бесконечным. Это красновато-коричневое, несколько мрачноватое здание, еще совсем новое, было построено по проекту Ганса Пёльцига, которого нацисты теперь называют «строителем-большевиком».

Внутри тоже досматривают, и Кестен рад, когда наконец усаживается перед микрофоном. Он читает первую главу своего романа о сельском священнике, который, примкнув к коммунистам, начал публично проповедовать против диктатуры. Из-за этого двое сыновей похищают его и привязывают к иве в лесу, чтобы уморить голодом. Пока Кестен читает, в течение всего бесконечного получаса он ожидает, что в любой момент дверь в студию распахнется – и один из многочисленных людей в форме уведет его. Но ничего не происходит. Когда истекает отведенное ему у микрофона время, он вместе с Тони тут же направляется в кассу, чтобы получить гонорар. Покидая здание, они несколько раз показывают свои документы. Но никто их не задерживает.

Через несколько дней они собирают чемоданы. На Курфюрстендамм им встречается Эрих Кестнер прямо у входа в кафе «Леон», где обычно работает, и пара показывает ему свои билеты в