Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

Любопытная история произошла с моим однокурсником Мирзой Аваковым, армянином по национальности. Мирза специализировался в области международного права. На преддипломную практику он должен был поехать в Венгрию. Его анкетные данные были безупречны. Незадолго до отъезда в первую заграничную командировку ему выдали в МИДе подъемные, чтобы он мог приодеться и выглядеть прилично. По нашим студенческим меркам это была громадная сумма – 3000 руб. Часть ее наш Мирза сразу потратил, купив костюм и кое-что еще. При оформлении в МИДе подорожных ему сказали, что в соответствующем отделе ЦК партии на Старой площади он должен представиться, чтобы с ним познакомились. Работник МИДа при этом заметил: это формальность, так как вопрос о командировке решен. Мирза в приподнятом настроении, надев, по-видимому, новый костюм, отправился на Старую площадь. Работник ЦК, к которому он попал, очевидно, старый кадровик, провел с ним беседу. Мирза решил, что дело в шляпе. Кадровик попросил документы, после чего сказал: документы останутся у нас, а вы можете быть свободны. Этим, однако, дело не закончилось. С него в МИДе стали требовать возврата подъемных. Мирза ответил: я все-таки думал, что имею дело с солидной организацией, и денег не вернул. Очевидно, мидовцы решили не выносить сор из избы и не стали предъявлять к нищему студенту иск о возврате неосновательного обогащения, что делает им честь. Впоследствии Мирза не без удовольствия рассказывал эту историю. Кандидатские диссертации мы защищали с ним в один и тот же день, причем первым его оппонентом был знаменитый ученый Сергей Борисович Крылов, внесший весомый вклад в подготовку документов, положенных в основу создания Организации Объединенных Наций. Мирза Аваков, которого, к сожалению, уже нет в живых, известен как автор содержательной монографии о правопреемстве в международном праве.

Моим отдохновением в студенческие, да и последующие годы был футбол. Сам я в футбол не играл, но болел до умопомрачения, забывая все на свете. В первые послевоенные годы матчи на первенство страны проходили на стадионе «Динамо» (стадион имени Кирова еще не был отстроен), который вмещал 25–30 тысяч зрителей. Во время центральных матчей стадион был забит до отказа, яблоку негде было упасть. Достать билеты было очень трудно, к тому же мне были доступны лишь стоячие места, которые такими же голодранцами, как и я, раскупались нарасхват. Обычно я стоял на трибунах четвертого или пятого сектора, которые располагались напротив трибуны, именовавшейся Вороньей горой. Особенно памятны мне два матча сезона 1949 года с участием моей любимой команды «Зенит». Один из них «Зенит» со счетом 5: 0 выиграл у московского «Спартака», а другой сыграл вничью (3: 3) с прославленной тогда командой ЦДКА. Второй матч складывался особенно драматически. В нападении ЦДКА играла знаменитая армейская пятерка – Гринин, Николаев, Федотов, Бобров, Демин. Да и другие линии были представлены высококлассными игроками, такими как Башашкин, Нырков, Чистохвалов и другие. Ворота надежно защищал Владимир Никаноров. «Зенит» к середине второго тайма проигрывал со счетом 3: 0. Все считали, что игра сделана, и заметно приуныли. И надо же случиться, что примерно за 20 минут до окончания игры левый крайний нападающий «Зенита» Александр Орлов, игравший под одиннадцатым номером, подряд всадил Никанорову три мяча метров с 15–17 в один и тот же нижний правый от вратаря угол. Мне повезло. Я стоял в четвертом или пятом секторе, расположенном как раз за воротами, где происходили драматические перипетии матча, и чувствовал себя едва ли не соавтором забитых голов. Представляете себе, что творилось на стадионе! Александр Орлов был долговязый парень, двигался по полю вразвалку, бил с левой ноги и обладал удивительным рывком, что позволяло ему неожиданно для вратаря и защиты выходить на ударную позицию. К сожалению, проиграл он в «Зените», если не ошибаюсь, всего два сезона, а затем сошел на нет из-за болезни. А так бы этого игрока ожидало большое будущее. Запомнился мне игрой головой и полузащитник Левин-Коган и, конечно, страж зенитовских ворот Леонид Иванов.

Позднее пришло увлечение филармонией, в которой я и познакомился со своей женой. Помню таких прославленных дирижеров, как Франц Конвичный, Игорь Маркевич, Джордж Сэлл, Николай Малько и другие. Большие мастера даже заигранную вещь могут подать так, что она звучит как бы заново. Помню, например, как кливлендский оркестр под управлением Сэлла исполнял увертюру к опере Россини «Сорока-воровка». На меня обрушился целый водопад звуков, все инструменты оркестра обнаружили поразительную мелодичность и певучесть.

Потряс меня и американский скрипач Исаак Стерн, выходец из России. Когда он вышел на сцену, я не обнаружил в нем никакого артистизма. Перед публикой стоял местечковый еврей с брюшком, в засаленной, как мне показалось, фрачной паре. Но как только смычок коснулся струн, произошло какое-то волшебство. Артист мгновенно преобразился, куда-то исчез его живот, лицо озарило внутреннее вдохновение. Перед нами был гигант, который делал с публикой все что хотел, полностью завладев нашими душами. То же чувство я испытал в первый приезд Игоря Маркевича. Физически ощущал, как вдохновение дирижера вливается и в каждого из оркестрантов, и в публику.

В те годы дирижерами филармонического оркестра были Евгений Мравинский и Курт Зандерлинг. Мравинский был представителем аскетического направления, Зандерлинг – типичный романтик. Поначалу я увлекался Зандерлингом и лишь в более зрелые годы по достоинству оценил Мравинского. Думаю, что расцвет творчества Зандерлинга пришелся на годы пребывания в Ленинграде. Когда впоследствии он приезжал к нам как дирижер Берлинского симфонического оркестра, былого впечатления не произвел.

Памятны и гастроли Леонарда Бирнстайна (Бернштейна), возглавлявшего Нью-Йоркский симфонический оркестр. Происходили они в 1959 году. Я тогда отдыхал под Москвой и был едва ли не на всех выступлениях этого оркестра. Бирнстайн открыл мне Пятую симфонию Шостаковича, которая остается любимой.

Раз уж я перешел к культурной программе, не могу не рассказать о забавной истории, приключившейся со мной при посещении выставки художника Натана Альтмана. Ему позировали и Ленин, и Ахматова. Выставка происходила незадолго до смерти Альтмана. Когда я поднимался по лестнице на второй этаж, где располагалась выставка, навстречу мне шел человек импозантной внешности с проседью в волосах. Я обратился к нему с вопросом, где начало выставки. Он смерил меня презрительным взглядом и ответил: «Здесь нет начала и нет конца». Оказалось, что это был Альтман.

Подбор кадров в аспирантуру был далеко не оптимальным. Решающее значение придавалось анкетным данным. Если в анкете не было извилин, то шансы попасть в аспирантуру (а в то время это было престижно) резко возрастали. А то, что у претендента помимо этого не было