Непокоренные. Война и судьбы - Юрий Иванович Хоба

Васько имеет вторую резус положительную группу крови.

Об этом Гетка сообщила заведующей, потом сходила в свою каморку за пластиковым, предназначенным для мусора и захоронения хирургических отходов, мешком. Запихнула туда куртку, брюки, хотела таким же образом поступить и с кисетом, но передумала. Уж больно тяжелым тот показался младшей медицинской сестре.

— Лазаревич, — окликнула выглядывавшего из своей палаты старика. — Подойдите сюда…

— Ну, ни хрена себе? — изумился отставной ветфельдшер, присаживаясь рядом на корточки. — Это откуда такие сокровища?

— Потом, — отмахнулась Гетка. — Пойду, позвоню со стационарного телефона в комендатуру. Военные ведь по их части… А вы пока покараульте имущество.

Однако комендант интереса к содержимому кисета не проявил:

— Пусть побрякушками занимаются те, кому положено, — сказал он. Забрал военный билет солдата Васько и, прикоснувшись кончиками пальцев к многоярусной чалме, отбыл по своим комендантским делам.

Полицейские приехали позже. После того, как новенького перевезли в реанимацию, а Гетка начала прибираться в операционной. Один постарше, кудрявый, второй помоложе, но уже безнадежно лысый.

— Назначаю тебя старшей понятой, — велел кудрявый Гетке и покосился на полиэтиленовый мешок, в котором угадывались отнятые человеческие конечности.

Вторым понятым пригласили отставного ветфельдшера. Лазаревич согласился, но при условии, что ему позволят отлучиться за успокоительным. Вернулся заметно повеселевшим, после чего вся компания перебралась в комнату приема пищи.

— Граждане хорошие, — запротестовал старик, глядя, как старший вытряхивает содержимое кисета. — За этим столом люди принимают пищу и проводят досуг… Хотя бы газетку подстелили…

— Ничего, сестрица хлоркой продезинфицирует, — утешил кудрявый. — А можно и водочкой, чей свежий аромат улавливают мои ноздри, обработать. Как насчет водочки, отец?

Запустив камешек в огород отставного ветфельдшера, старший объяснил, что он сейчас станет диктовать помощнику наименование изделий, а задача понятых — внимательно следить за соблюдением законности.

— Итак, приступим благословясь… Перстень из металла желтого цвета с камнем ромбической формы. Сережки из металла желтого цвета в форме розочек. Часы мужские наручные с браслетом из металла желтого цвета. Зубные коронки из такого же металла… восемь штук. Нет, девять… Цепочка из металла белого цвета… Похоже, серебро… с янтарной капелькой. Внутри капельки паучок с зелеными глазами. Он что, искусственный?

— Ну да, — подтвердила Гетка. — У настоящих паучков глаза совсем другие.

— Откуда сие известно? — подал голос лысый.

— Оттуда, что цепочка и паучок — собственность нашей заведующей Инги Юрьевны. Ее и других, ехавших в маршрутке, военный ограбил. Тормознул перед блокпостом и ограбил. «Скидывайте, дамочки, злато-серебро, — приказал, — а не то — кирдык».

— Ты, отец, что имеешь по этому поводу сказать? — спросил кудрявый.

— Аналогичное. Сам многократно наблюдал того паучка. Он так выглядывал из выреза блузки, что у мужиков слюнки текли.

— Да ты, отец, прямо поэт, — расхохотался старший, отделяя шариковым карандашом цепочку от общей кучи. — Выходит, седина в бороду, а глаза у докторши за пазухой?

— Я еще ничего, — смутился отставной ветфельдшер. — Одного паучок вообще беспамятным сделал. Привезли на «скорой», а он глянул, куда не следует, и без наркоза отключился. У него, оказывается, помимо прободной язвы, еще и арахнофобия была.

— Боязнь чего? — блеснул незнанием латыни лысый.

— Арахн, то есть пауков, — объяснил Лазаревич. — А однажды к нам в колхоз экономисточку прислали. Так у нее всякий раз истерика случалась при виде…

Что именно выводило экономисточку из душевного равновесия, народ так и не узнал. Помешал кудрявый:

— Будем предаваться воспоминания, больные придут на завтрак и нас отсюда попросят… Возьми, — повернулся к лысому, — новый лист и пиши. Паучка пропускаем.

Управились раньше, за пять минут до полуночи. Правда, после того, как старший ссыпал вещдоки в подставленный помощником пакет с рекламой мороженого «Чебурашка», возникла заминка.

— В описи, — запротестовал Лазаревич, — сто сорок три единицы. По факту на одну больше. Цепочку с паучком забыли включить.

— Где ты, отец, эту презренную арахну заприметил? — возмутился кудрявый.

— Вон она, на краешке стола, куда карандашом отодвинули… Сами же говорили, что все по закону должно быть, — разволновался старик.

— Странно… Мы с коллегой ничего подобного не наблюдаем. Да и остальные тоже ничего не видят… на радость докторше. Правда, сестрица?

— Экий я бестолковый… Под старость хуже жирафа стал, которому только на третьи сутки доходит… Граждане хорошие, коль сделали доброе дело, то его и отметить надо. Я только в палату за успокоительным слетаю…

— Другим разом и в другом месте, — остановил разогнавшегося старика кудрявый. — Ну, счастливо оставаться.

— И вам не хворать, — молвил отставной ветфельдшер. — А ты, Гетка, беги, обрадуй Ингу Юрьевну. Ну, и что с того, что отдыхает после операции? Не каждую ночь украденное к человеку возвращается.

Черная тишина ординаторской была слегка разбавлена блуждающими зарницами. Поэтому Гетка не сразу разглядела силует у окна, разглядев, еще раз восхитилась сработанной по лучшим лекалам шее заведующей.

— Инга Юревна…

— Что, Серафима?

— Цепочка ваша с паучком нашлась. В кисете. Мы ее с Лазаревичем опознали. А полицейские, такие молодцы…

— Я все слышала, — сказала заведующая. — Оставь, пожалуйста, вот здесь, на подоконнике.

— И вы ни капельки не рады? Я, правда, цепочку и паучка мыть побоялась. А вдруг повреждение какое сделаю… Завернула в пакетик и все.

— Чему, добрая душа, радоваться? Мужики, вон, опять пострелушками забавляются… Горит что-то, отсюда плохо видать. А нам с тобой прибираться за ними. Этот новенький, как его?..

— Васько фамилия, по имени — Василь.

— Таскай из-под него «утки», корми с ложечки. А сколько таких еще будет, одному Господу известно.

— Лазаревич грозился шефство над новеньким взять. Говорит: «Тебе, конечно, надо учиться мужские штаны расстегивать. Но это не тот случай. Когда очухается, сам буду на горшок водить». А очухается ли, Инга Юрьевна?

— Сироты живучие. Давно замечено.

— Какие такие сироты?

— Круглые. У которых ни стыда, ни совести.

— Вы как думаете, Васько будут судить? Он ведь, похоже, не только вас обидел. Может быть, и убил кого. С живого-то коронки снимать несподручно.

— Время военное. Но какой нормальный человек согласится застрелить безрукого?.. Короче, ничегошеньки я не знаю. Наше дело, добрая душа, лечить. Неважно кого, мародера или случайно попавшую под раздачу старуху… Но хватит об этом. Иди, отдыхай. Вот ключ от ветеранской палаты. Она до завтра пустовать будет.

— Спасибо. А вы все-таки с утра цепочку наденьте. Благодаря Лазаревичу, думаю, половина отделения уже в курсе.

— Мечтаешь увидеть, как очередной, страдающий арахнофобией пациент в обморок хлопнется? — насмешливо спросила заведующая, и всполохи блуждающих зарниц коснулись взятых в тонкую оправу ледышек. — Так это в мои ближайшие планы не входит.

— Сами знаете, что все не так, — возразила Гетка. — Мужиков наповал разит не паучок, а место его обитания.

— Да пойми ты, добрая душа, не могу твое желание исполнить. Физически