Всеволод Кочетов, каким я его знал - Юрий Идашкин

видимо, поняв, что вряд ли ЦК пойдет на замену Кочетова Бу­бенцовым, носившим в то время неснятый партийный выговор за антисемитизм. Не представляю, что надо было совершить в те го­ды, чтобы такой выговор «заработать». Но это уже другой сю­жет...

Еще до появления романа «Чего же ты хочешь?» Кочетов по командировке «Правды» ездил в Ленинград, чтобы собрать мате­риал для очерка о передовых рабочих. Вернулся он мрачный. Возвратил в бухгалтерию командировочные (обычная для него щепетильность) и отказался от написания очерка. «Журбиных больше нет, — сказал он мне. — И, может быть, больше не бу­дет...» Означало ли это потерю веры в нравственную и поли­тическую силу рабочего класса, которому он посвятил почти все свои книги? Полагаю, что нет. Но потерю веры в политический режим Брежнева—Суслова, который лишил рабочий класс его политической роли, означало бесспорно. Мне могут возразить, что критика этого режима велась в романе «Чего же ты хочешь?» справа. Верно. Теперь я ясно понимаю, что трагедия сильной и яркой личности Кочетова заключалась в том, что, постигая не­сомненную политическую деградацию общества, стагнацию поч­ти во всех сферах жизни, нарастающий идеологический и ду­ховный кризис, почти нескрываемую коррупцию в высших эше­лонах власти, с которыми писатель, несмотря на опалу, кое-ка­кие связи сохранял, он заблуждался и по поводу причин про­исходящего, и, главное, по поводу возможных путей преодоле­ния надвигающейся опасности. Правда, одну из причин он все же диагностировал верно: режим личной власти, нравственно-поли­тическое перерождение правящего слоя, угодничество и карь­еризм которого создавали неодолимую преграду на пути любых попыток улучшить положение в партии и стране. Именно по ре­жиму личной власти и стремился Кочетов нанести удар в своем последнем, незаконченном романе «Молнии бьют по вершинам». К сожалению, он написал лишь первую часть, да и она была — уже после его смерти — опубликована в журнале «Москва» со значительными цензурными купюрами. Но я вместе с вдовой пи­сателя расшифровал рукопись для перепечатки и могу свиде­тельствовать, что на примере некоторых нравов зиновьевского партийного руководства Ленинграда Кочетов пытался осудить культ Брежнева, причем делал это достаточно прозрачно.

Сегодня во многих, увы, весьма поверхностных публика­циях имя Кочетова и журнал «Октябрь» 50-х — начала 70-х годов употребляются лишь как знак, как символ всего крайне реак­ционного. Никто даже не пытается анализировать истоки идей­ных убеждений Кочетова, их динамику, практически никто не задумывается над тем, почему Кочетов в последние дни жизни по­пал в опалу. Ведь предложенное недавно Роем Медведевым со страниц «Юности» объяснение: дескать, Суслов был раздражен откровенным сталинизмом кочетовского романа, — выглядит весьма нелепым. Слишком хорошо известно отношение Суслова к тому, что мы называем сталинизмом. Да и мне довелось при­сутствовать в кабинете Кочетова при его телефонном разговоре с Брежневым, который сказал Кочетову, что прочитал роман с интересом, но там поставлены весьма непростые вопросы и, прежде чем их обсудить с автором, у генсека появилась, как он сказал, потребность внимательно перечитать роман. От Кочето­ва и из других источников мне было известно, что у разных чле­нов политбюро сложилось разное отношение к роману, но Сус­лов, действительно, с самого начала занял отрицательную пози­цию. Убежден, не потому, что Суслов был левее Брежнева, а по­тому, что в кочетовском романе ясно говорилось о развале идео­логической работы в партии. Подобное обвинение, конечно, ад­ресовалось в первую очередь Суслову. И он, видимо, воспре­пятствовал встрече Кочетова с Брежневым, который больше уже Кочетову не звонил. Другое дело, что из этой встречи ниче­го хорошего не могло выйти. Убедить Брежнева, что Суслов - ни­кудышный идеолог, Кочетов, конечно же, не сумел бы, хотя, допускаю, что попытался бы — возможно, не впрямую. А сделать Кочетова трубадуром застоя, одним из своих угодливых портретоносцев типа Маркова — Михалкова не смог бы Брежнев. Во­царявшиеся в стране брежневские порядки Кочетов категори­чески не принимал. В последний год его жизни, когда он был практически на постельном режиме, мне довелось много беседо­вать с ним с глазу на глаз. И должен сказать, как ни покажется это кому-то парадоксальным, что эволюция моих общественно­-политических взглядов началась в значительной мере под воз­действием этих разговоров.

Теперь, когда Кочетова поминают лишь для того, чтобы послать ему запоздалые проклятья, когда его фамилия стала по­чти нарицательной, а один вполне прогрессивный писатель, мно­го пекущийся о милосердии, даже позволил себе в одной из статей написать фамилию Кочетова, кстати, немало помогавшего это­му писателю в начале его творческого пути, со строчной буквы, — я все чаще вспоминаю изможденное многолетней болезнью, исхудавшее лицо Кочетова с впавшими, блестевшими каким-то нестерпимым блеском глазами, которые я старался миновать взглядом, ибо в них читались не только физические, но и душев­ные муки.

О его последних месяцах и последних минутах много и злоб­но налгано. И, однако же, убежден, что правда не может быть ни партийной, ни, тем более, групповой. Правда может быть только самой собой, в противном случае это — неправда. Я расскажу правду о последних месяцах и минутах Кочетова — то, что по раз­ным причинам, объективным и субъективным, до сих пор не пре­давалось гласности.

Не так давно в советской печати промелькнула версия о том, что болезнь Кочетова связана с провалом его романа «Чего же ты хочешь?». Здесь причудливо смешана правда с ложью. Ложь, что роман провалился. Интерес к нему был огромен. Экземп­ляры журнала рвали из рук, текст размножали средствами малой полиграфии, оттисками спекулировали. Верно то, что состоя­лось лишь одно книжное издание, и то вне Москвы — в Белорус­сии, по решению бюро ЦК КП Белоруссии (переговоры об этом издании с уже тяжело больным автором вел через меня тогдаш­ний зав. отделом пропаганды белорусского ЦК А.Т.Кузьмин, здравствующий и поныне), за что партийному руководству Бело­руссии было выражено серьезное порицание из центра.

Верно и то, что, видимо, Суслов запретил обсуждение рома­на в печати. Одна — весьма традиционная, критиковавшая роман справа («Где автор видел подобное? У нас ведь растет идейно здо­ровая молодежь!») — рецензия Ю.Андреева появилась в «Лите­ратурной газете» — и все. Замечу, что роман и до сего дня не издан ни одним московским или центральным издательством и не вклю­чен ни в одно из посмертных избранных сочинений автора. Ко­нечно, «Чего же ты хочешь?» — не «Очерки русской смуты», но ведь тоже памятник времени...

Собственно, и такие прежние романы Кочетова, как «Бра­тья Ершовы», в чуть меньшей мере «Секретарь обкома» и в еще чуть меньшей — «Угол падения», тоже вызывали крайне разно­речивые мнения и острейшую полемику. Разница, однако же, бы­ла. И состояла она отнюдь не в том, что последний прижизнен­ный роман Кочетова вызвал меньший