Петр Чайковский - Ада Айнбиндер

очки, чего я терпеть не могу. Одевается он очень тщательно и чисто, носит толстую золотую цепочку и всегда хорошенькие из благородного металла запонки. Рука у него небольшая, но совершенно идеальная по форме. Она столь восхитительна, что я охотно прощаю ей некоторые искажения и некрасивые подробности, происходящие от частого соприкосновения кончика пальцев к струнам. Говорит он сильно в нос, причем в тембре голоса звучит ласковость и сердечность. Акцент у него слегка южнорусский и даже польский, ибо он родился и провел детство в Стороне Польской. Но этот акцент в течение 6-летнего пребывания в Москве сильно омосквичился. В сумме, т. е. сложивши этот акцент с ласковостью голосового тембра и прелестными губками, на которых начинают вырастать пушисто-белокурые усики, получается что-то восхитительное. Он очень неглуп, очень талантлив к музыке и одарен вообще натурой изящной, далекой от всякой пошлости и сальности. Я его знаю уже 6 лет. Он мне всегда нравился, и я уж несколько раз понемножку влюблялся в него. Это были разбеги моей любви. Теперь я разбежался и втюрился самым окончательным образом»[425].

Петр Ильич поведал брату все детали их взаимоотношений: «…страсть бушует во мне с невообразимой силой, голос мой дрожит, как у юноши, и я говорю какую-то бессмыслицу. Однако же я далек от желания телесной связи. Я чувствую, что если б это случилось, я охладел бы к нему… Мне нужно одно: чтобы он знал, что я его люблю бесконечно, и чтоб он был добрым и снисходительным деспотом и кумиром. Мне невозможно было скрыть мои чувства к нему, хотя сначала я очень старался об этом. Я видел, что он все замечает и понимает меня… Тут меня прорвало. Я сделал полное признание в любви, умоляя не сердиться, не стесняться, не гнать меня, если я наскучаю, и т. д.»[426].

В том же письме Чайковский написал о своем обещании Котеку сочинить для него произведение: «Мы говорили о пиэсе, которую он велел мне написать для его великопостного концерта. Он повторял, что рассердится, если я не напишу этой пиэсы»[427]. Обещание было исполнено. Зимой 1877 года Петр Ильич написал и посвятил Котеку блестящую концертную пьесу «Вальс-скерцо» для скрипки с оркестром.

Тем не менее заявленное Чайковским еще летом прошлого, 1876 года намерение жениться и покончить со своими прежними «привычками» оставалось в силе. Выбор пал на Антонину Ивановну Милюкову. Она была младше Чайковского на восемь лет, родилась в 1848 году в семье потомственных дворян, имевших несколько родовых владений. Но детство и обстановка в семье, в которой росла Антонина Ивановна, была сложной. В 1851-м, когда девочке было три года, произошел разрыв между ее родителями. До семи лет она воспитывалась в московском частном пансионе под присмотром матери, а потом три года провела в имении отца в Клинском уезде Московской губернии. Вместе со старшими братьями и сестрой обучалась дома, увлекалась музыкой – у ее отца был небольшой крепостной оркестр. В десять лет поступила в московский Елизаветинский институт, в 1864 году окончила полный курс.

Далее она делала попытки поступить в Санкт-Петербургскую консерваторию, в итоге она все же стала ученицей, но уже Московской консерватории.

Первая встреча с Чайковским произошла еще в 1872 году на квартире ее брата штабс-капитана Александра Милюкова. Женой Александра Ивановича была близкая знакомая композитора еще с обучения в Училище правоведения Анастасия, в девичестве Хвостова. Именно тогда, по словам самой Антонины Ивановны, зародилось ее сильное любовное чувство к Петру Ильичу. Тогда же, 31 мая 1872 года, она вместе с родными присутствовала на премьере Кантаты в честь открытия Политехнической выставки в Москве. Но до описываемых событий Антонина могла видеть Чайковского мельком в стенах консерватории, в период ее обучения.

В конце 1876 года Антонина Ивановна получила небольшое наследство – часть фамильного имения в Клинском уезде. Возможно, наличие этого «приданого» подтолкнуло Петра Ильича остановить свой выбор именно на Милюковой.

Антонина уже не была юной барышней, к моменту свадьбы ей было 29 лет. Тем не менее она решилась на серьезный шаг – написала Чайковскому письмо с признанием в любви[428]. К началу мая Чайковский имел точные представления о размере ее приданого, а также полную уверенность в том, что Антонина готова и желает связать с ним свою судьбу. В своем письме композитору от 4 мая 1877 года Милюкова не скрывает своей абсолютно фанатичной влюбленности в Чайковского:

«…Теперь хоть я и не вижу Вас, но утешаю себя мыслью, что Вы в одном со мной городе; тогда как через месяц, а может быть и менее, Вы, по всей вероятности, уедете, и Бог знает, придется ли Вас увидеть, потому что я и не думаю оставаться в Москве. Но где бы я ни была, я не буду в состоянии ни забыть, ни разлюбить Вас.

То, что мне понравилось в Вас, я более не найду ни в ком, да, одним словом, я не хочу смотреть ни на одного мужчину после Вас.

А между тем неделю тому назад должна была выслушать признание человека, который полюбил меня чуть ли не со школьной скамьи и остался верен в продолжение 5-ти лет. Мне так было тяжело его выслушивать, и я думала, что Вам, верно, так же нелегко читать мои письма, не имея ничего мне ответить приятного, и при всем желании не быть в состоянии более ничего мне показать, кроме полнейшего равнодушия.

Вот скоро, летом, новые люди и новые впечатления совершенно изгладят меня из Вашей памяти; да это и не так трудно, так как Вы и теперь меня едва понимаете. Но знайте, Петр Ильич, что я всегда буду молиться о Вашем счастии. Дай Бог, чтобы выбор Ваш пал на особу, достойную Вас; если Вы будете несчастны, то это будет больнее для меня, нежели я сама была бы несчастна. Кончаю оное письмо, а то у Вас не будет времени и читать»[429].

В своем письме, написанном в середине мая, Антонина Ивановна обращалась к своему возлюбленному по-прежнему на «Вы».

«Целую неделю находилась в своем мучительном состоянии, Петр Ильич, не зная, писать Вам или нет? Я вижу, что письма мои уже начинают тяготить Вас. Но неужели же Вы прекратите со мной переписку, и не повидавшись даже ни разу? Нет, я уверена, что Вы не будете так жестоки! Бог знает, может быть, Вы считаете меня за ветреницу и легковерную девушку и потому не имеете веры в мои письма. Но чем же могу доказать Вам правдивость моих слов, да и наконец так лгать нельзя.

После последнего Вашего письма я еще вдвое больше полюбила Вас, и недостатки Ваши ровно ничего для меня не значат. Может быть,