Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский

удалось ему, наконец, исполнить свою мечту и что он мог считать свою конюшню образцовою, но что с самого начала был у него случай несчастный. Старший кучер не успел принять ее и лошадей, как тяжко заболел и только несколько дней перед тем мог взяться за дело. Во время болезни его должность его исправлял весьма удовлетворительно только второй кучер.

Брат часто навещал больного кучера и вел с ним разговоры, дающие ему более и более высокое мнение о его знаниях и умаляющее его сожаление о необыкновенно большом жаловании, назначенном ему по соглашению с Анатолием.

Кучер, просивший фельдмаршала во время болезни не посещать конюшню, которую он хотел ему показать по выздоровлению и по проведению ее в должный порядок, согласился наконец и назначил сам день на торжественный ее осмотр. Брат предложил мне пойти с ним.

Все сияло примерной чистотой, лошади в новых и щегольских попонах красовались в стойлах и денниках[570]. Кучера в плисовых[571] поддевках показывали лошадей и делали выездку. При этом торчало множество конюхов, помощников, чрезмерное количество коих обратило на себя внимание фельдмаршала. Он решился спросить важного кучера: «Почему так много помощников?». Кучер ответил, что он сделал расчет и что по числу лошадей и экипажей не могло быть их меньше.

Тогда брат, как старый кавалерийский офицер, вошел в подробности и начал его расспрашивать: «Сколько лошадей ты сам чистил?» — «Я? Ваше сиятельство — возразил он с обиженным, но полным достоинства выражением лица — я уже 20 лет, как не чищу лошадей!»

— «А! Вот как! Я этого не знал и что же с моим братом Анатолием Ивановичем был об этом разговор?»

— «Как же они это хорошо знают—с».

— «Ну скажи, пожалуйста, а Ермолай (второй кучер) сколько лошадей чистит?»

— «Ермолай? Да он уже восемь или десять лет, как не чистит лошадей и не моет экипажи»

— «Так скажи мне, что ты сам делаешь?»

— «Я — начальник вашей конюшни, Ваше Сиятельство, и имею над ней главный надзор. Когда я должен выезжать, то одни помощники запрягают лошадей, другие меня одевают, потом сажают на козлы, надевают мне перчатки, дают вожжи в руки и я подаю экипаж в подъезду».

Брат мой был всем этим весьма озадачен и удивлен и в тот же день очень забавно рассказал всем этот эпизод.

Но, наконец, пришел день первого выезда главного кучера, который случился при следующих обстоятельствах. Тесть брата, князь Орбелиани, живущий в Деревеньках, желал съездить в уездный город Льгов, отстоящий от усадьбы всего на одну версту, и попросил экипаж.

Брату захотелось посмотреть на образцового кучера в полном облачении и исполняющего свою высокую обязанность, и велел запрячь дрожки в одиночку. Когда доложили, что экипаж готов, брат желал быть свидетелем, как это всё произойдет, подошел в окну, подозвал меня и мы готовились полюбоваться этим видом.

Швейцар с подъезда крикнул «Подавай!» Кучер подъехал, князь Орбелиани вышел, садится в дрожки и приказывает ему ехать. Кучер оборачивается, смотрит на него и мы видим, что кучер отдает приказ помощникам, стоящим у лошади, слезает с козел и направляется тихим шагом к конюшне. В несколько минут приходит другой кучер Ермолай, одетый, и садится на козлы.

«Что такое?» — спрашивает фельдмаршал — «Что с главным кучером случилось?»

Посланный возвращается и говорит, что кучер, увидав князя Орбелиани, садившегося в дрожки, преспокойно объявил, что он с одним князем—фельдмаршалом или его супругою может выезжать, а для других есть другой кучер.

Брат велел его позвать и прехладнокровно ему сказал: «Ты, может быть, прекрасный кучер, но у меня служить не можешь. Тебе выдадут жалованье за 2 месяца, доставят в Петербург, поезжай и будь здоров».

Кучер важно и с достоинством принял увольнение и уехал восвояси.

Образ жизни брата был очень оживленный, к нему приезжали беспрестанно со всех сторон разные военные, прежние подчиненные кавказские по пути между Петербургом и Кавказом, знакомый губернатор, епископ Курский[572], разные помещики, соседи, в числе коих были еще живых некоторые из посещавших Ивановское во время нашего отца и знавшие брата в его детстве; между проч<ими», Стремоухов, которого я помню, как гостившего у нас часто в 1830 года и принимавшего участие вместе со своей женой в любительских спектаклях и в разного рода увеселениях в Марьино.

Бывали и предводители дворянства и разные земские деятели, исправляющие обязанности только что созданных Императором Александром II учреждений.

Внутреннее устройство страны вследствие реформ, совершенных в первые годы нового царствования, его особенно интересовало и анонимное его письмо к тогдашнему министру внутренних дел, генералу Тимашеву[573] об общинном владении, получившие тогда довольно обширную известность, было написано им во время пребывания в Деревеньках.

Гостеприимство его было самое широкое и он обворожал всех своим внимательным и благосклонным обращением. Ходил он почти постоянно в форме лейб—гвардии гусарского полка с Георгиевскими крестами 2—й, 3—й, 4—й степеней и вышитыми на плечах фельдмаршальскими жезлами.

Вскоре он был избран почетным мировым судьей, и я раз поехал во Льгов на съезд мировых судей, где он присутствовал в мундире с Андреевской звездою и другими орденами — вместе с уездными в весьма скромных чинах, судьями, участвовали и почетными.

Он рассказывал, что, когда все уходили в совещательную комнату, то эти господа хотели показать, что они считали себя равными ему, даже фамильярно закуривали свои папироски и как будто не обращали на него особенного внимания. Это можно объяснить тем веянием, которое в те времена существовало повсеместно в России.

Брат развивал часто свои соображения и виды на политику, внешнюю и внутреннюю своего отечества; он имел обыкновение по вечерам и иногда далеко за полночь ходить по комнате и говорить, переходя от одного предмета к другому, всегда приковывая к себе внимание слушателей. Мне остались памятными некоторые из его взглядов, отличающимися оригинальностью и замечательной проницательностью на распространение нашего владычества и влияния на Восток, как последствие умиротворения Кавказа, к достижению чего он стремился во время своего управления краем. Пророческие его слова, высказанные так давно (26 лет тому назад), получили и получают постоянно полное осуществление и в настоящее время (1894 год)[574].

Он много хлопотал во время заведывания Кавказом о соединении Черного моря с Каспийским посредством железной дороги между Поти, Тифлисом и Баку, но не удалось ему самому исполнить это великое дело. Проект его был приведен в действие его преемником Великим князем Михаилом Николаевичем[575], но, согласно его предначертаниям и производимыми инженерами по его указанию исследованиям.

Его очень