Угловы. Семья врачей. Век Добра и Любви - Эмилия Викторовна Углова

Москве остановились, как всегда, в гостинице «Россия». Созвонились с Сергеем Александровичем и поехали его проведать. Сергей Александрович похудел, отмечалась бледность его лица и усталый вид, но по-прежнему светились голубые глаза. При выслушивании – справа в нижних отделах легкого жесткое дыхание, и на вдохе – крепитирующие хрипы. На последней рентгенограмме патологических изменений не выявлялось.

У Федора Григорьевича кончики пальцев были нежные и очень чувствительные, и он всегда, осматривая больного, любил погладить кожу рук, грудной клетки, живота. И вот, осматривая Сергея Александровича, Федор Григорьевич по привычке стал поглаживать у него область грудины и вдруг остановился. В области верхней трети грудины он стал крутить пальцами по одному и тому же месту; провел несколько раз по всей грудине и грудной клетке, снова вернулся к прежнему месту, сосредоточив все внимание на этом верхнем отрезке грудины. Затем он попросил связаться с лечащим врачом правдинской больницы, где Сергей Александрович наблюдался, и договорился провести срочное рентгеновское обследование.

Рентгенограммы Федор Григорьевич смотрел сам. Он прекрасно разбирался в рентгенограммах, когда-то прошел шестимесячные курсы по рентгенографии у профессора С. А. Рейнберга, который предлагал ему остаться на кафедре и заняться рентгенологией. Федор Григорьевич об этом всегда вспоминал с благодарностью.

На рентгеновском снимке у Сергея Александровича в области верхней трети грудины выявилась плотная, овальной формы опухоль, исходящая как будто из кости.

Федор Григорьевич посоветовал обратиться в Московский НИИ онкологии. Решили ехать в институт на следующий день с лечащим врачом. «Но сегодня, – сказал Борзенко, – давайте вместе съездим с вами к писателю Шевцову».

Ивана Михайловича Шевцова мы застали в сильном возбуждении. Его обидели в печати, и он ждал утешения у друзей. За столом сидели два приятеля, с которыми он общался. Изрядно приложившись к коньяку, Иван Михайлович ходил по комнате из угла в угол, ругая на чем свет стоит автора пасквиля и издательство.

Оказывается, в «Военно-политическом журнале» появилась разгромная статья о романе Шевцова «Тля». Автор статьи, не стесняясь в выражениях, называл писателя графоманом и сталинистом с ностальгией по старым временам. Иван Михайлович не мог отнестись к этому спокойно. За весь вечер он никак не мог успокоиться, поэтому и позвал друзей, чтобы среди них можно было бы погасить свою обиду. Потом все сели за стол и разговорились о литературных новостях. А мы сидели и думали, какая душевная травма наносится писателю, как, должно быть, нелегко переносить публичную критику в свой адрес.

Я рассмотрела комнату хозяина. Две стены были заставлены стеллажами с книгами. В углу слева от окна стояла тумба, и на ней был бюст самого хозяина. Работа хорошая, очень похожа на оригинал неспокойного, несгибаемого человека.

Иван Михайлович был немного похож внешне на Шолохова. Крепкий в сложении, небольшого роста, с внимательным пронизывающим взглядом серо-голубых не полностью открытых глаз, с коротко подстриженными волосами и с усами, немного свисающими к верхней губе.

За столом Сергей Александрович обратился к Ивану Михайловичу за советом: «К кому бы можно было отнести рукопись Федора Григорьевича?»

– А вы уже кому-нибудь предлагали свою рукопись, Федор Григорьевич?

– Да, я возил ее в издательство журнала «Новый мир». Ее дали на рецензию к хирургу Крелину.

– Ну и что он ответил?

– Он ответил, что эту рукопись не только нельзя публиковать, но там и рецензировать нечего. И рукопись мне вернули, – с горечью сказал Федор Григорьевич.

Иван Михайлович снова разгорячился.

– Ну вот, я уже догадался, что вернут. Не удивляюсь. Я вам посоветую отвезти рукопись к Ивану Дроздову в книжное издательство «Современник». Он объективен, ему можно доверять. Я сейчас позвоню ему.

Иван Михайлович снял трубку, набрал номер. Когда в трубке раздался голос, он громко сказал: «Иван, у меня сейчас дома сидит академик, хирург Федор Григорьевич Углов. Он написал книгу “Сердце хирурга”, возил рукопись по разным издательствам, но ты же знаешь эту литературную братию – они держат передовую прочно и не пускают чужаков. Прими, пожалуйста, академика, прочитай его рукопись и отнесись к нему объективно».

Иван Михайлович передал адрес издательства «Современник», сообщил дату и час встречи. Настроение у него сразу улучшилось: «Ну вот и хорошо. Идите к Дроздову, Федор Григорьевич, он отнесется к вам доброжелательно».

На следующий день мы везли рукопись Дроздову. Рукопись тяжелая, мы несли ее в сумке вдвоем. Выйдя из метро, мы шли по какой-то степной полосе, заросшей выжженной желтой травой. Припекало солнце, и мы шли, обливаясь потом. Никакого транспорта в это время мы не нашли, может быть, был перерыв. Запомнилось мне, что было пустынно вокруг.

Так шли мы километра полтора. С Иваном Владимировичем мы заранее созвонились, и он, назначив нам встречу, сказал: «Это от метро недалеко. Можно пешком пройтись».

Здание издательства «Современник» нас удивило своей простой, хрущевской постройкой, так тогда строились обычные жилые дома. Длинный коридор, из которого разбросаны были небольшие комнаты, разделен на отделения прозы и поэзии. В одной из комнат отделения прозы мы встретились с Иваном Владимировичем. Он нас ждал. Приветливо улыбнулся, здороваясь, и сразу стал серьезным.

Высокий лоб, голубые глаза, густые, зачесанные назад волосы. Весь облик выдавал человека большой эрудиции. В беседе с Федором Григорьевичем расспрашивал его о работе, о чем рукопись, какую цель преследовал в написании книги. Затем стал говорить о том, что если уже писать «Записки врача», то непременно не хуже Вересаева. Я стала беспокоиться. Возможно ли Федору Григорьевичу в литературном плане тягаться с самим Вересаевым – знаменитым писателем?

Тем временем Иван Владимирович рассказал один эпизод из своей работы, от которого мое беспокойство только усилилось.

– Недавно пришел ко мне один писатель, друг, сосед по даче, и принес рукопись – комедию. Писал около 30 лет, износился, ждал, мечтал, что когда напечатают, то он получит премиальный гонорар. Но мы не приняли его рукопись. Прочитали – не смешно. Совсем нигде не смешно. Что же это за комедия? Жалко до слез было человека, а что поделаешь, нельзя иначе.

Я расстроилась. Если он отказал своему другу, то что тогда говорить о нас.

– Иван Владимирович, а что, разве нельзя было как-нибудь помочь вашему другу напечатать его книгу? Ну, сделать снисхождение, ведь он столько лет работал, мечтал, надеялся, а вы ему отказали в издании. Это его может убить, ему нанесена большая психическая травма.

– Ну если так поступать, то что же будет? Сегодня я сделал слабину, ради своего друга напечатал плохую книгу, завтра другой сделает то же самое. Чаще начнут поступать так все издатели, что же тогда будет с литературой?

Я задумалась… Да, он прав. Но все