Жизнь Леонардо, мальчишки из Винчи, разностороннего гения, скитальца - Карло Вечче

Теперь, когда у него наконец появилось время заняться собой, чему посвящает его Леонардо, пытаясь заглушить сердечную боль? Ответ как минимум неожиданный: занятиям латынью. В беспорядочные, мятущиеся годы юности он в этом не преуспел, а впоследствии не нашел, да и не искал случая. Поначалу, учеником в мастерской Верроккьо или новичком в мире инженеров и мастеров, Леонардо не видел в этом большой беды. Однако сейчас, в Милане, погрузившись в изучение теории самых разных областей науки, включая оптику, перспективу, геометрию, механику, медицину и анатомию, он понимает, что, не владея языком, не сможет постичь написанные на латыни фундаментальные труды великих античных и современных авторов, ведь на вольгаре переведена лишь малая их часть.

И вот Леонардо с превеликим смирением берется за латынь, причем намеревается выучить ее самостоятельно, как делал все в своей жизни. Раздобыв издание одного из самых распространенных учебников латинской грамматики того времени, «Начала грамматики» Никколо Перотти, он пробует свести основные спряжения глаголов и склонения существительных и прилагательных в таблицу, очевидно пытаясь облегчить их запоминание[414].

Он также составляет несколько списков латинских слов, аналогичных спискам слов на вольгаре в Кодексе Тривульцио. Упражнение это непростое, Леонардо нередко ошибается в окончаниях, после чего сбивается, рискуя совершенно запутаться. На одном из таких листов, в самом низу, студент-самоучка, сознавая свои ошибки, записывает главное правило, которого намерен неукоснительно придерживаться: «Внимательнее в конце»[415]. Впрочем, это вовсе не глубокая экзистенциальная мысль, а лишь очередная памятка: проверяй окончания.

В перерывах между грамматическими штудиями Леонардо, продолжая работу, начатую еще в Виджевано, увлеченно придумывает аллегории и эмблемы. Ему также приходит мысль собрать воедино все тексты о животных, их поведении и интерпретациях моральных аллегорий, какие только можно найти в его библиотеке. Не ограничиваясь простым копированием, он перерабатывает эти фрагменты, пересоздает их с нуля, используя исключительную лингвистическую стратегию, позволяющую, сгустив краски, сводить прозу к сути.

Сперва он рассматривает морализаторский трактат XIV века «Цветок добродетели»; затем сразу переходит к exempla[416] из третьей книги знаменитой «Ачербы» поэта и астролога Чекко д’Асколи, соперника Данте; и завершает «Естественной историей» Плиния Старшего все в том же переводе Ландино. На сей раз его интересуют экзотические и фантастические животные из книги VIII: драконы, змеи, львы, пантеры, леопарды, тигры, верблюды, крокодилы, василиски, амфисбены, бегемоты, хамелеоны. Животные невиданные, даже несуществующие, но вообразить их Леонардо приятно[417].

Так рождается «Бестиарий», один из его самых увлекательных литературных текстов. Идея не нова: бестиарии – довольно-таки распространенный жанр позднесредневековой культуры, берущий начало в античном «Физиологе», переведенном в том числе и на тосканский диалект вольгаре. Впрочем, несмотря на компилятивный характер, сборник Леонардо свидетельствует о необычайной чуткости его подхода к миру животных, уже отмеченной в ранних работах, и склонности фокусироваться на самых чудесных и необыкновенных сторонах природы, описанных в других книгах из его библиотеки: лапидарии, травнике, произведениях Джона Мандевиля и Альберта Великого, а также любимом «Морганте» Пульчи.

Чисто натуралистического интереса Леонардо в «Бестиарии» не преследует: это лишь образы животных. Невероятные, фантастические, от василиска до хамелеона, от саламандры до люмерпы, или привычные каждому крестьянину, все они по-своему одержимы одной навязчивой мыслью, проявившейся уже в сказках и баснях: тотальной войной между живыми существами, зачастую между родителями и детьми, ожесточенной схваткой, представленной в виде нагромождения тел.

Тот же коршун, возникающий в детском воспоминании как мрачный символ первых лет жизни, здесь оборачивается злобной тварью, нависшей над гнездом, олицетворением зависти, направленной против собственного потомства: «Зависть. О коршуне читаем, что, когда он видит своих птенцов в гнезде слишком жирными, клюет он им их бока и держит без пищи»[418].

Подобное собрание казусов из мира животных, скорее всего, предназначалось для разработки аллегорических и политических композиций, подготовленных по заказу Моро и его сановников для украшения дворцовых зал к торжественным мероприятиям.

Например, горностай, присутствующий и на портрете Чечилии Галлерани, связан в «Бестиарии» с нравственным смыслом слова «умеренность»: «Горностай и грязь. Умеренность – добродетель, обуздывающая любые пороки. Горностай скорее предпочтет умереть, нежели запачкаться»; «Умеренность. Горностай по умеренности своей питается единственный раз в день и скорее даст охотникам себя захватить, чем укроется в грязной яме, лишь бы не запятнать своей чистоты»[419].

Символ этот обретает особую ироничность, если вспомнить, какую неистовую страсть испытывал Лодовико к Чечилии, едва вышедшей из детского возраста. Совсем не похоже на умеренность.

22

Крушение иллюзий

Милан, 1494–1495 годы

Жизнь между тем не стоит на месте. События в Италии разворачиваются все стремительнее. 11 сентября, после победы при Рапалло, Карл VIII вступает в Асти, где принимает почести от Лодовико, Беатриче и герцога Феррары Эрколе д’Эсте, затем останавливается в Виджевано, а в Павии встречается с угасающим Джаном Галеаццо и его женой Изабеллой. Французская армия беспрепятственно продвигается на юг. 21 октября в Павии при загадочных обстоятельствах умирает Джан Галеаццо, предположительно ставший жертвой отравления. Целый консилиум врачей, включая и друга Леонардо, Пьера Антонио Марлиани, тщетно пытается ему помочь. Для Моро это кульминация долгого восхождения к вершине власти. А 8 ноября Флоренция изгоняет Медичи.

Итальянские государства восстанавливают фортификации и запасаются артиллерией, спешно готовясь к войне.

Моро задолжал герцогу Феррарскому огромную сумму, 3000 дукатов, а д’Эсте нужна бронза для отливки новых орудий. Чтобы погасить долг, Лодовико решает отдать Эрколе весь металл, собранный для отливки памятника, почти 160 000 фунтов. Его транспортировка водой из Милана в Павию, а затем в Феррару поручена Джаннино Альбергетти, тому самому инженеру-литейщику бомбард, что приятельствовал с Леонардо. 17 ноября Джаннино также передает приехавшему в Милан герцогу Феррарскому три пассаволанте[420], в том числе один французской модели, после чего отбывает вместе с герцогом и металлом.

Для Леонардо это становится горьким разочарованием, поражением, вину за которое со временем наверняка свалят на него самого, как обычно, неспособного закончить начатое дело. Более того, он, судя по всему, уже давно не получает жалованье, а в январе 1495 года и вовсе на некоторое время покидает Милан, сопровождая старого друга Карадоссо во Флоренцию с деликатной миссией закупить через Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи кое-какие произведения искусства и антиквариат.

На вырванных из Атлантического кодекса листах мы читаем горькие свидетельства этого критического момента. Обрывки фраз, короткие записки Моро, мелочные жалобы на одного из коллег, возможно, того же Джаннино, который «изводит всех своих друзей, пытаясь сделать Вашу Светлость орудием беззакония и зловредной своей натуры»[421].

В черновике другой записки Леонардо настаивает на получении должного «вознаграждения за мою службу» и даже задолженности по «жалованью за два года», припоминая все свои жизненные трудности, включая и траты «на двух мастеров, постоянно