Стоп-кадр. Легенды советского кино - Николай Ирин

грузный, странный, душевно тонкий, хотя и не в меру растерянный человек выскальзывает в окошко, убегая от невесты и обязанностей с переменами, невольно представляется, что улепетывал-то он от тебя, зрителя, и становится вдруг досадно оттого, что больше его не увидишь и не услышишь.

Алексей Васильевич предстает как артист, у которого вообще не было плохих ролей. Он находил повод для глубокой и эмоционально насыщенной исследовательской работы в любом материале. В той же «Женитьбе» гениален Олег Борисов в роли Кочкарева, очень хороши все другие исполнители, однако даже гротескная ненормальность в их случае выглядит нормой, поддается классификации. Петренко же создал образ человека, который бережет себя как-то чересчур патологически. В то же время этого «оригинала» понимаешь и оправдываешь: бедолага бежит прочь от людей, агрессивно навязывающих ему свою аномальную «норму», но он-то, представьте, совершенно иной, к тому же сам себя пока еще не познавший.

«Грехи моих персонажей я добровольно взял на себя» – эти слова не отвлеченное морализаторство, но творческий метод актера. «Оказывается, звуки имеют ум» – вывод индивида с безукоризненным слухом и почти оперным голосом, который публично запел только в последние два десятилетия своей жизни. «Помолчать бы после шестидесяти» – сентенция от мудреца, любящего радости бытия, но осознающего их преходящий характер. «Спорьте, спорьте!» – настаивает его директор школы у Асановой. Петренко завораживает, заражает, гипнотизирует. Достаточно вспомнить, с какой точностью он передает перемену настроений Петра I в фильме «Как царь Петр арапа женил». А когда сыгранный им генерал Радлов в «Сибирском цирюльнике» грызет на Масленицу хрусталь, это выглядит не преувеличением, а очередным опытом, который в целях познания бытия осуществляет зрелый человек, все еще ожидающий от судьбы сюрпризов и откровений.

Алексей Васильевич собрал и внимательно прочел 800 томов сказок. Выучил церковнославянский. Бесподобно включился в легендарную постановку Анатолия Васильева «Серсо», где произносил обыденные реплики в духе Великой Тайны: «Я давно не носил шляпу, я хочу в ней быть»; «Я знал секрет этой калитки».

«Ему интересна только профессия, а во всем остальном он жизнь пережидает», – комментировала его поведение Галина Кожухова. Наверное, это не так. Налицо редкий случай тотального присутствия сильной личности здесь и сейчас. Он и теперь тут, рядом с нами.

Пастор, мы тебя знаем

Ростислав Плятт

Ростислав Янович Плятт (1908–1989)

В истории искусства немало корифеев, оставивших заметный след в «параллельных вселенных»: одни героически проявили себя на войне, другие преуспели в политике, третьи талантливо писали прозу и мемуары, рисовали или даже философствовали, четвертые перебежали в режиссуру и там вполне преуспели. Крупных актеров, которые буквально по-детски влипли некогда в «артистизм», а потом десятки лет ничем другим заниматься не умели и не хотели, – считанные единицы. Ростислав Плятт как раз из последних, «клинический случай», демонстрирующий прямо-таки «патологическое» помешательство на профессии.

Человек, всецело преданный любимому делу, не считает нужным прятать неизбежные недостатки и трудности этапов роста. Ему попросту не до этого. Старается как лучше, получается по-разному – нормальная работа большого мастера. Он и дома-то оказывается случайно, мимоходом: по пути с записи радиопостановки на репетицию телеспектакля, с чтецкого выступления или кинопроб на премьерный показ в любимом театре. А утром надо успеть на дубляж зарубежной картины, читку новой пьесы и, наконец, на съемки фильма, который обещает стать событием если и не в масштабах мирового синематографа, то уж в его собственной судьбе наверняка…

Ростислав Янович словно уплыл с шумного, суетного пляжа далеко за буйки и всю свою долгую жизнь принципиально отказывался возвращаться к пустопорожней праздности. Ничто, кроме взаимности двух-трех выдающихся и внимательных женщин, его не манило, не соблазняло. На первом, втором, третьем… десятом месте – дело, совершенствование в профессии, поиск выразительных мелочей, неустанная учеба до самых последних дней.

Порой кажется, что статус великого актера ему был изначально противопоказан: здесь запнулся, тут замялся, там потоптался на месте. Зато потом – поиск и нахождение все новых и новых пределов совершенства. Что-то осмыслил сам, где-то посоветовался с коллегами, вызвал на откровенность опытного режиссера либо беспощадно честного критика. И вот, когда все остальные «загорали», предавались воспоминаниям о былых успехах, боролись за престиж или денежные знаки, Плятт неожиданно выдавал нечто необычное, совсем уж выдающееся.

Одновременно усыплял наблюдателей чем-то, на первый взгляд, проходным, пробуя на самом деле свежие ходы и решения. И взорам почтеннейшей публики представали очередные творческие удачи.

В последние годы жизни, после перелома шейки бедра, он тяжело передвигался с палочкой, а требовалось залезть на конструкцию, которую венчало кресло судьи Нюрнбергского трибунала. И он забирался, отказываясь от упрощения мизансцены: что поделаешь – работа. Главреж Театра имени Моссовета Павел Хомский придумал для него спектакль, где мэтр мог бы лицедействовать, не поднимаясь с кресла. «А как же я буду вставать на поклоны?!» – возразил Ростислав Янович и отказался от комфортной постановки.

Впервые он выступил на публике в пятилетнем возрасте. Начало получилось экстравагантным. Находясь с отцом в цирке, мальчик проникся нежными чувствами к Рыжему клоуну, а Белого «уже тихо ненавидел». Переживания вылились в громкий вопль, обращенный к Рыжему: «Послушайте, вас обманывают!» Публика зашлась от хохота, отец же поступок одобрил.

В школе, на счастье Ростислава, имелся драматический кружок, который вел поначалу актер Малого театра, а после – актриса МХТ-2. Паренек с буйной фантазией, способный легко додумывать поведенческие мотивы, раздвигать рамки внутренних миров, превратился в своего рода одержимого: «Я, ребенком будучи, лет с 12–13, несколько преждевременно, когда уже неодолимо заболел театром, простаивал на улице возле театральных афиш, вызубривая имена, отчества и фамилии актеров». После школы пытался поступить в студию МХТ, но неожиданно для себя получил от ворот поворот. Впрочем, это всего лишь негативная фаза маятника судьбы. Позитивная воспоследовала незамедлительно: актриса 2-го МХТ Елизавета Телешева, сразу угадавшая в юном абитуриенте большое дарование, отправила его в студию актера и начинающего режиссера Юрия Завадского. Встреча с ним стала для Ростислава Яновича судьбоносной: сначала учеба, а потом несколько десятилетий совместной работы в Театре имени Моссовета.

Плятт, который был очень внимательным, а порой и весьма педантичным, всегда с гордостью подчеркивал: Завадский – прямой ученик Станиславского и Вахтангова. 1920-е – период невероятного подъема театрального искусства. «В те годы, начиная с 1924-го, очень много писалось о театре… И мне нравилось это борение страстей!» Он бережно собирал все газетные и журнальные рецензии на свои работы: к концу жизни, лукаво улыбаясь и потрясая толстенными тетрадями с вырезками, стал утверждать, что тут, дескать, вся его задокументированная