Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

что прибыл в Оренбург для держания вступительного экзамена в одном бешмете, не имея возможности купить черкеску.

В училище он признан был всеми способным, с аналитическим умом. Веселый, остроумный, дружественный – он был всегда приятен, «наш Левко», как называли его мы, кубанские юнкера. Маленький, сухой, жилистый – он был хорошим гимнастом и крепко, как клещун, сидел в седле, также на небольшом, сухом, гнедом киргизе. Отлично знал и пел казачьи песни первым тенором. Родной язык его был черноморский, хотя их станица и числилась в Линейном полку.

Где-то на окраине станицы я нашел двор, где родился и жил «наш Левко». Сказанное о бедности его семьи превзошло мое представление. Хворостяной низкий, пошатнувшийся плетень с низкими воротами в три-четыре доски огораживал от улицы небольшую украинскую хату. За ней, в глубине двора, хворостяные сарайчики, разные «катухи», базики для коров и телят и еще что-то там примитивное. Ежели бы во дворе стоял амбар, так принятый на Кубани, чем гордился всякий казак-землероб, он оказался бы здесь, при всех этих убогих постройках «собственными руками хозяина», словно костюм с чужого плеча.

В наших богатых станицах наличие во дворе одного, двух, а то и трех амбаров «на всю длину доски» было и гордостью, и показателем богатства казака и его труда. Здесь же, у вдовы-матери Льва Дейнеги, бедность сквозила во все дыры.

Какая-то молодица с подоткнутым подолом юбки, как это делают наши казачки во время работы, шла по двору. С седла окликнул ее:

– Лев Миныч дома?

– Нетути, – отвечает.

– А где же он?

– Да идесь со своим полком.

Я не ожидал застать дома полковника Дейнегу и спрашивал машинально. Его 2-й Линейный полк, коим он командовал еще под Царицыном в 1919 году, находился в отряде генерала Шифнер-Маркевича, двинутом на Туапсе.

– А ты кто же будешь? – допытываюсь.

– Та сестра его, – уже с улыбкой отвечает и одергивает вниз подол своей юбки, предполагая, что говоривший с ней полковник, видимо, хорошо знает ее брата.

– Ну, кланяйся своему брату Левку, когда его увидишь. Я с ним вместе учился в Оренбурге. До свидания, – заканчиваю ей.

Услышав эти слова, она радостно просияла, поняв, что с ней говорит очень близкий человек ее брата.

– Так погодить!.. Я Вам штось принесу! – выкрикнула она, побежала в один из сараев и принесла в решетке сушеных лесных груш.

Чтобы не обидеть ее, я их взял. Груши оказались очень вкусными, сочными, сладкими, душистыми. Со своими офицерами штаба полка мы их съели на привале.

Полковника Дейнегу я встретил уже в горах, в глухую ночь, когда был сдан красным город Сочи. Это была наша с ним последняя встреча. В Крыму он был произведен в генералы, был начальником одной из Кубанских дивизий на острове Лемнос.

В станице Черниговской мы впервые увидели «трагедию донских калмыков». На окраине станицы, по бокам дороги, валялись разные вещи их домашнего обихода – корыта, люльки для детей, деревянная посуда, лохмотья одежды, несколько неуклюжих широких четырехколесных арб. Все это привезено было ими из далеких и неведомых Кубани, Сальских степей. Но это была «мелочь» в сравнении с тем, что ожидало их впереди.

Проходя станицу, в окраинном дворе на запад, в базу, огороженном плетнем, вижу десятка два рыжих лошадей донской породы. Они были еще в приличных телах. Несколько донских казаков тщетно старались поймать лучших из них, но лошади никак «не давались».

– Чьи это кони? – спрашиваю.

– Да это наш донской табун, брошенный хозяином!.. Вот мы и ловим их себе под седла!.. Да они не даются, совершенно дикия, – отвечает кто-то.

«Табун лошадей брошен», – слышу я, и мне так стало жаль – и табун, и хозяина. Легко сказать – «табун лошадей». Но попробуй его «нажить»! И вот – брошен. Брошен, как ненужная вещь. Табун лошадей не под силу хозяину гнать в горы, и он его «бросил». Бросил своим врагам, идущим за нами вслед.

У меня невольно мелькнула «алчная мысль» – а не взять ли его с собой для полка? Но они дикие, с ними много возни. И я заглушил эту свою мысль.

– Смотрите! – кричу донским казакам. – Мы идем последними!.. Дальше будут уже красные!..

Казаки бросили ловить лошадей, посмотрели на меня и друг на друга и, оставив табун, быстро пошли к своим оседланным лошадям, привязанным к плетню.

В станице Кабардинской. Правительственный отряд

10 или 11 марта наш корпус вошел в станицу Кабардинскую. Здесь мы встретились с Кубанским правительственным отрядом Войскового Атамана генерала Букретова. Каков его состав, мы не знали, но говорили, что в него входили оба военных училища – Кубанское и Софийское, все учебные части, пластуны и учащаяся молодежь Екатеринодара. Этими частями командует Генерального штаба генерал-майор Морозов, а кто он – мы также не знали. Говорили, что он не казак, но большая умница. И в Екатеринодаре он преподавал военную тактику. Так или иначе, но мы приободрились, что силы наши увеличились и появился хозяин земли Кубанской, в лице краевой и законодательной рад.

Впервые мы увидели здесь и гражданских беженцев из Екатеринодара. При нашем корпусе их совершенно не было из станиц.

Я вновь бросился в розыски своего полкового экипажа с полковым адъютантом, сотником Севостьяновым, в надежде, что он взял маршрут на Екатеринодар из станицы Казанской и теперь может быть здесь. Его не оказалось. «Неужели пропали все мои самые лучшие офицерские вещи, оружие, боевые ордена, призовые жетоны, так дорогие для каждого офицера?» – думаю я, и мне стало бесконечно грустно.

Я стою на высоком крыльце дома, выходящем во двор. В ворота въехала самая настоящая казачья хозяйственная мажара «с драбинами», запряженная парой лошадей. По дну мажары, на половину ее высоты, наложено сено. На сене ковер, а на ковре сидит полная дама в шляпе, одетая по-праздничному в какое-то цветное платье. Все это так не вязалось с обстановкой. Она властно распоряжается кучером-казаком. Тот слез с мажары, подошел ко мне и доложил, что «барыне нужна квартира» и они не могут ее найти.

Это оказалась жена начальника Кубанского Войскового штаба, Генерального штаба генерал-майора Лещенко. При всем уважении и к даме, и к ее мужу, я не мог выселить свой полковой штаб и уступить дом одной персоне. И мажара выехала с нашего двора.

В Хадыженской. Генерал Бабиев

12 марта наш корпус отошел в станицу Хадыженскую. Мы отходим все время без боев. Сюда уже вошла 3-я Кубанская казачья дивизия генерала Бабиева, отступавшая из Майкопа.

Станица Хадыженская была «узлом» железнодорожной линии Армавир –