Давид Боровский - Александр Аркадьевич Горбунов

визитерам московским часто говорили: «Э, где вы раньше были, мы уже все сожгли». Особенно то, что Боровскому и нужно было в первую очередь, – поделки из бересты и лыка. И тем не менее к концу недели Боровский и Кучер уже обладали пятью мешками сокровищ! Им предлагали даже ткацкий станок, но не было возможности довезти его.

«Я, – рассказывал Давид о еще одной странности, – долго уговаривал одного мужика продать мне пестерь за пятерку. А он твердил: “Мне не нужна твоя пятерка, ты выставь бутылку” – “Да ты пойди и за мою пятерку купи себе бутылку” – “Нет, я пестерь не продаю, но за бутылку отдам” – “Да какая же разница?!” Так и не смогли договориться. Пришлось идти в продмаг, который, конечно, оказался закрытым, искать Клаву, где она живет, чтобы открыла. Еще было время, когда все в таких “торговых точках” было забито водкой. После этого случая мы стали носить “горючее” с собой: за бутылку я покупал как за валюту. За пятерку отдать вещь было вроде бы дешево, а за бутылку – нормально».

Мешки всё заполнялись и заполнялись. Иногда приходилось пить при совершении сделки, и под воздействием водки люди начинали открывать сундуки: «Да бери что хочешь». В результате Зинаида Славина в «Конях» была одета в замечательные подлинные вещи.

До Вологды таганские гости добирались поездом, потом до Москвы – самолетом. Набралось большое количество мешков. Хорошо, что были вдвоем. В одиночку с таким «уловом» не справиться.

* * *

О том, что происходило в театре, когда было объявлено о разрешении постановки «Мастера и Маргариты», в деталях рассказывал Иван Дыховичный. В работе хотели участвовать все. «Для артистов, – говорил Дыховичный, – этот материал вообще является наркотическим: все женщины всегда хотят играть Маргариту, а все мужчины – Воланда и Кота».

Но Любимов тогда уехал в Италию ставить оперу, актеры остались одни. И большая их часть решила, что репетировать без него нет смысла: все равно он все забракует. Но часть труппы, включая Дыховичного, решила все же попробовать что-то сделать.

«Когда вернулся Любимов, – рассказывал Дыховичный, – он, вся труппа и Давид Боровский, который был душой нашего театра, пришли в верхний буфет смотреть, что мы там сотворили. Поскольку никто не знал, что мы сделали, реакция была совершенно живая: хохот. И Боровский, у которого абсолютная театральная интуиция, сказал Любимову: “Вы понимаете, что это такое?!”

У Давида для спектакля возникла идея сценографического самоцитирования. Он нашел такой выход: на сцене появились кубики азбуки из “Послушайте!” (буквы “Х” и “В” и знак Воланда – “V”); плаха с двумя топорами из “Пугачева” – для королевы на “Балу ста королей”; золотая резная рама с парчовой занавеской из “Тартюфа”, где она служила для куклы “Король Солнца”, а в “Мастере и Маргарите” – для Понтия Пилата и в сцене “Бала” – для Воланда – наблюдателя; грубо сбитый гроб, взятый из “Гамлета”, – из него, поставленного вертикально и развернутого на публику, выскакивали мертвецы-убийцы и извивались, подлизываясь к королеве; сидя на нем, Воланд потом будет подводить итоги “Бала” и расспрашивать Маргариту о ее нуждах-пожеланиях; трибуна из запрещенного к показу “Живого”; маятник из “Часа пик” и занавес из “Гамлета”».

Не только сценографические элементы из прежних спектаклей использовались, но и музыка (Эдисона Денисова, Дмитрия Шостаковича, Альфреда Шнитке, Луиджи Ноно, Юрия Буцко), уже звучавшая в Театре на Таганке. Сценографию к «общему знаменателю» привел Давид Боровский, музыку – Эдисон Денисов.

После одной из репетиций Давид предложил Любимову неожиданный ход: чтобы Смехов сыграл и роль Воланда, которую он играл блестяще, и роль Иешуа. Любимов подумал и отказался от этого. Даже пробовать не стал. Хотя, как говорит Вениамин Смехов, «где-то кто-то сказал, что голосом и манерами я – Сатана, но глаза мои отдают тоской Иешуа».

Через семь с половиной недель после премьеры «Мастера…» Николай Потапов разразился в «Правде» статьей под названием «“Сеанс черной магии” на Таганке», которую и по сей день принято почему-то считать «разгромной». Ничего, на мой взгляд, разгромного в ней не было. Более того, статья эта, полагаю, стала составной частью неожиданного для всех разрешения на постановку спектакля – фактически безо всяких условий и привычного (и даже обязательного) для «Таганки» послерепетиционного запрета на показ или – в лучшем случае – «работы над ошибками» с учетом десятков сделанных всевозможными приемными комиссиями замечаний.

Знаменитый кардиолог, академик Владимир Бураковский, собиравший коллекцию всего, что имело отношение к роману Булгакова (на всех языках), говорил Смехову, что «этот Потапов показал зубы, но спрятал их, когда дошел до Пилата и Воланда. Обратите внимание, как почтительно прошелся по обоим исполнителям, а про вашу сцену “рукописи не горят” вообще пропел романс, чего в “Правде” отродясь не было!»

Писатель и театральный критик Александр Гершкович, эмигрировавший из СССР в 1981 году, считал, что эта статья, инспирированная, разумеется, ЦК КПСС (кто еще мог в СССР давать указание «Правде»?), стала сигналом «к замалчиванию самого существования театра».

Упоминаний о Театре на Таганке в советской газетной и журнальной периодике в период 1978–1982 годов действительно не было. Даже в правдинской мини-афише театральной жизни в Москве, регулярно публиковавшейся на последней полосе газеты, – что, когда и где посмотреть – «Таганку» упоминать перестали.

Если Юрий Петрович это обстоятельство переживал, то Давида оно не угнетало. По очень простой причине: он в то время, следуя завету профессора Преображенского, не читал газет. Исключение делал только для «Советского спорта», киевской «Спортивной газеты» (когда приезжал в Киев) и для еженедельника «Футбол – хоккей».

Кто оформлял «Мастера и Маргариту»? Судя по тому, как это преподносит Любимов в предисловии к опубликованной им в Лондоне в 1985 году под своим (только под своим) именем «Сценической адаптации “Мастера и Маргариты”, – он. «Я, – сообщил Юрий Петрович, – взял куски старых декораций, занавес Гамлета… крыльцо из “Обмена” Ю. Трифонова, маятник-часы (из «Часа пик»)… трибуну из бедного запрещенного “Живого”… кубики из спектакля о Маяковском “Послушайте”… золотую раму от Мольера “Тартюф”… И так мы обошлись без советских денег».

Более того, в своей книге «Во фронтовой культбригаде» Любимов написал: «…сказали, что финансировать такой спектакль не будут. А я сказал: “И не надо, я все из старых декораций делаю”». Любимов, стоит заметить, призывал актеров бороться с ячеством – «это ваше актерское ячество, бесконечное “я, я, я”» – на репетициях. А потом у Юрия Петровича – ячество не актерское…

«Таганке» на постановку «Мастера…» тогда не выделили из бюджета ни копейки. Но и нельзя не вспомнить и даже – в новейшие времена – не изумиться, что разрешение на «Мастера и Маргариту» было выдано властями без всяких условий. Не было ни одного предпремьерного замечания, ни одного солдафонского требования «Переделать!», ни одной попытки остановить спектакль. Давид, да и не только он,