Судьба, судьбою, о судьбе… - Лилиана Иоганес-Эдуардовна Бреверн

Темен неба круг,

глаза звезд горят,

На посту они

в эту ночь стоят.

Стерегут покой,

стерегут рассвет.

Но покой не мой.

И рассвета нет.

Муж тихонько посапывал в глубине комнаты. Потом по небу покатилась звезда:

Я вижу падающую звезду.

А что, если так же и я упаду…

И не узнает никто никогда,

куда я упала,

куда?

Да, именно в Коктебеле я снова стала писать стихи. И как же хорошо мне всегда работалось в Коктебеле! Здесь я впервые перевела ритмическую прозу Урбано Тавареса Родригеса «Смерть аиста» и «Письмо» Вержилио Феррейры. Прочла и начала переводить роман Алвеса Редола «Яма слепых» и даже решила переводить роман Виторино Немезио «Непогода в проливе», хотя это уже была не собственно Португалия, а ее Азорские острова, о которых я мало что знала и, естественно, не бывала ни на них, ни на острове Мадейра. Но «Португальский институт книги и библиотек» мне тут же прислал толстый том «Открытие Португалии» в картинках и текстах, где были и Азоры, и остров Мадейра.

Здесь же, в Коктебеле я обрела новых друзей среди переводчиков и писателей и крепче подружилась со старыми. И теперь всякий раз, вспоминая Коктебель, вспоминаю и недавно (как недавно? Теперь уж давно) умершего литературоведа академика Николая Ивановича Балашова, который водил нас, новообращенных коктебельцев, в горы (на Карадаг и вокруг Святой горы) и даже в дом Волошина, когда еще была жива жена Волошина Мария Степановна и его «Дом-музей» для посещений был закрыт. Вспоминаю я и Бориса Абрамовича Слуцкого, который слушал мои стихи (что я ему тогда читала там, в Коктебеле, сидя на лавочке у восемнадцатого корпуса? Да все подряд), и…

Тихо дремлет теплый вечер, зажигая огоньки

в этой маленькой деревне, что ютится у Оки.

Во дворе мычит корова, куры видят третий сон,

спит индюк — двора обнова, молодец, красавец он.

Утки чинно друг за другом возвращаются с реки.

За столом в соседнем доме вечеряют пастухи.

Где-то там за косогором ветерок улегся спать,

и туман лег. Завтра рано, ему поутру вставать.

Все уснуло, все в покое. И сегодня, как вчера,

Лишь собачья перебранка не смолкает до утра.

Взглянув на Бориса Абрамовича, я замолчала.

— Читайте, читайте, — сказал он.

Я стала читать дальше…

Черепица Таллина

сегодня опечалена.

Плачет черепица,

дождь по ней струится.

Стоит солнышку взойти,

черепица на пути.

Засверкает, заискрится,

заиграет черепица.

Черепица Таллина

весела отчаянно.

Снег кружится и ложится,

одевая черепицу

в белый свадебный наряд.

Бриллиантами горят

все и вся вокруг подряд.

Ветер тронет черепицу,

черепица обнажится,

сбросит белую фату

и, краснея, красоту

отдаст ветру-исполину,

что не раз ее покинул,

солнцу, что из года в год

радость и тепло дает,

хмурому седому небу

и тебе, ведь ты там не был?!

— Еще! — сказал Борис Абрамович. — Еще!

Нет воскресений, нет вознесений!

Есть бесконечных страстей хоровод:

Мытарств, распятий и потрясений,

Предательств и лжи учрежденный черед.

— Ну, ну, — продолжал он подбадривать меня.

Мне надоела суета с ее пустым и грешным телом.

Ведь эта дева никогда не забеременеет делом.

Она не даст ростка любви и плод фантазии раздавит.

Сегодня, делу вопреки, она, играя, миром правит.

Тепло, покой, уют и сон украла суета у мира,

И нынче суетно звучит поэта суетного лира.

— А знаете что, Лилиана Эдуардовна, — прослушав меня, сказал Борис Абрамович, — приходите-ка вы ко мне на семинар начинающих поэтов. Мы по четвергам собираемся на улице Богдана Хмельницкого в Доме народного творчества.

— Хорошо, — ответила я. — Но… Борис Абрамович, ведь…

В стихах я просто душу отпускаю,

даю ей воспарить в безоблачную высь.

Когда же проза жизни отрезвляет,

Я ей кричу: Вернись, душа, вернись!

В Дом народного творчества я пришла раза два, не больше. Не хватало ни времени, ни сил. Работа, семья: муж, дочь-школьница, которых нужно, кормить, поить, а главное — любить.

Со временем почему-то у нас в редакции перестал появляться Борис Абрамович Слуцкий. Правда, работа над его переводом стихов португальского поэта Фернандо Пессоа уже была закончена, и рукопись то ли находилась в производственном отделе, то ли уже была в типографии. А потом, спустя какое-то время мне позвонил заместитель председателя Литфонда СССР Владимир Федорович Огнев и сказал, что среди названных людей — а их единицы, — кого умирающий Слуцкий хотел бы видеть, он назвал вас, Лилиана Эдуардовна.

— Сходите к нему во Вторую градскую.

Я пошла, от души желая сказать что-нибудь утешительное стоявшему на пороге в мир иной человеку. Не вышло. А вот томик стихов Фернандо Пессоа с переводами Слуцкого вышел, но уже после его смерти.

Да, вспоминая Коктебель, я вспоминаю и молодого Владимира Маканина, сидевшего за нашим веселым молодежным столом (не считая, конечно, вдову умершего художника Натана Исаевича Альтмана, написавшего еще в 1914 году великолепный портрет Анны Ахматовой). Тогда Володя Маканин был начинающим писателем. Он много работал, частенько запаздывал к обеду, а иногда не приходил и к ужину. Позже мы несколько раз встречались с ним в Доме творчества «Малеевка». Вот в одну из встреч он и подарил нам с мужем свою книгу «Ключерев и Алимушкин», написав на ее титуле: «Лиле и Юре с доброй памятью. Володя. 31.12.79». Потом мы как-то встретились на книжной выставке Non fiction в ЦДХ, едва успели поговорить перед его выступлением, как на него набросились читатели. Не помню, какая его книга тогда вызвала такую читательскую любовь. Он дал мне свой телефон, но я так и не позвонила. Теперь, уже в 2008 году, Володя подписал мне на очередной Non fiction свою книгу «Асан» и опять дал мне свой телефон. «Обязательно позвоню», — сказала я. И позвонила в апреле 2009 года, пригласив его на посмертную выставку мужа, которая проходила в Московском Союзе художников, но Володи не видела, как не видела никого, находясь в тяжелом стрессе.

Так вот, с кем только я в Коктебеле ни встречалась из