Судьба, судьбою, о судьбе… - Лилиана Иоганес-Эдуардовна Бреверн

— А Никонов разве переводчик? — спросила я заведующего.

— Да у нас с португальского практически переводчиков нет. Нам приходится привлекать переводчиков с испанского. А Никонов знает португальский, — услышала я в ответ.

— Но если Никонов не переводчик, а я еще не редактор…

— Ничего, ничего. Читайте русский текст, сверяйте с португальским, отмечайте неточности в переводе, а стилистическую правку сделает внешний редактор.

Следом пошли чистые листы романа Эсы де Кейроша «Реликвия» в переводе Надежды Ароновны Поляк (Боже! Да это же моя преподавательница испанского языка из Московского педагогического института им. Потемкина, откуда я была исключена за стихи… Откуда у нее португальский?!), которые мне было предложено прочесть на предмет опечаток. Что-то я там такое отыскала, уже не помню. То ли нашла пропуск, то ли перепутанные главы.

А вот потом… потом заведующий положил мне на стол рукопись «Лиры и чилийские письма» бразильского поэта XVIII века Томаса Антонио Гонзаги в переводе — «безусловно хорошем» — подчеркнул он, — Инны Юрьевны Тыняновой. Однако тут, как потом мне стало ясно, меня ждало новое испытание: проверка умения, а вернее, способности продуктивно работать с автором.

Да, надо отдать должное заведующему нашей редакцией Валерию Сергеевичу Столбову: не бросил он меня сразу в воду, как котенка, не умеющего плавать, а исподволь подводил меня к самостоятельной работе над русским переводом и общению с автором, за что ему сегодня мой низкий поклон.

Так вот, Инна Юрьевна Тынянова, безусловно талантливая и опытная переводчица с испанского (португальского она не знала), была, как всякий талантливый человек, очень трудной в работе: отстаивала каждое свое слово, цеплялась за интонационные запятые, с которыми, как правило, не соглашались корректоры, и, чуть что, создавала бурю в стакане воды. Это хорошо знал по собственному опыту наш чисто женский редакторский коллектив, и теперь, когда я была на новенького, с замиранием сердца ждал предстоявшую мне с ней боевую встречу на португальской территории. Беспокоился, похоже, и позвонивший мне известный испанист Федор Викторович Кельин, который попросил меня постараться быть терпимей к Инне. «Не ссорьтесь, девочки, — почему-то сказал он мне. Скорее всего потому, что знал то, чего не знала я. — Очень, очень прошу вас».

Да! Это было мое первое боевое крещение в работе с Инной Тыняновой! И я приняла его достойно. Надо сказать, что и Инна тоже держала себя в руках, скорее всего, выполняя ту же просьбу Кельина. Но вечером, позвонив мне по домашнему телефону, закатила такую истерику по поводу уже согласованной нами в издательстве правки — с криками, бросанием телефонной трубки и новыми неуемными звонками до одиннадцати вечера, когда, наконец, вновь согласившись со мной, поблагодарила и пожелала спокойной ночи. Естественно, обалдев от неожиданного поведения автора, я не спала всю ночь. Вот так. В тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году «Лиры и чилийские письма» Томаса Антонио Гонзаги благополучно вышли в свет в серии «Библиотека латиноамериканской поэзии».

В том же шестьдесят четвертом вышел в свет и мой первый и, как я позже решила, последний, перевод с испанского: роман эквадорского писателя Энрике Хиль Хильберта «Наш хлеб». Роман этот был спущен нам сверху, и перевод его должен был быть осуществлен в кратчайший срок, поскольку автора романа ждали в Советском Союзе. Именно это подвигло Валерия Сергеевича Столбова разделить книгу между тремя переводчицами: Натальей Трауберг, Майей Абезгауз и мной. Естественно, исполняя предложенную Столбовым работу, я то и дело неотступно думала: «Ну зачем мне, владеющей португальским языком и имеющей непочатый край работы в португалистике, тесниться на испанском переводческом поле битвы?» И, решив, что незачем, никогда больше не нарушала принятого мною решения, даже в девяностые годы, когда португальскую литературу практически не издавали.

Потом пошла работа над сборником «Под небом Южного Креста» — бразильской новеллой XIX–XX веков. Теперь мне предстояло редактировать переводы двенадцати переводчиков, из которых только четверо владели португальским языком. Все остальные были испанистами и даже переводчиками с французского. Нетрудно было себе представить, какой бесценный переводческий опыт приобретала я в этой работе с разноязыкими авторами. Кроме того, в процессе работы я смогла еще и сравнить собственные первые переводы бразильской классики с переводами многоопытных участников этого тома.

Да, первые годы моей жизни в «Худлите» были ой какие непростые. Во-первых, мне приходилось много работать над собой, читая русскую классику, почти нечитанную в детстве (было не до чтения: семейная трагедия, война и т. д., и т. п.). Потом мой русский нужно было совершенствовать, осваивая толковые русские словари Даля, Ушакова, академический «Словарь русского языка», как и всевозможные энциклопедии (Брокгауза и Ефрона, «Гранат» и т. д.), как и всю имеющуюся справочную литературу. Все предыдущие годы я пользовалась преимущественно португальскими и бразильскими словарями и энциклопедиями. А тут все наоборот! Потом, я очень четко отдавала себе отчет в том, что многого не знаю. Но, как известно, все знать никто не может. Однако, если ты знаешь, чего ты не знаешь, и знаешь, где можно найти то, чего ты не знаешь, ты вооружен знанием. К тому же, по опыту работы с Инной Юрьевной Тыняновой, да и с другими переводчиками, я поняла, что мне необходимо учиться и работать с ними. Это своего рода большое искусство! Ведь переводчику надо суметь толково объяснить его ошибку, доказать свою редакторскую правоту и остаться с ним в добрых рабочих отношениях, особенно с талантливыми и легкоранимыми. У меня еще свежа была память, как эту самую правоту доказывали друг другу переводчик и контрольный редактор испанской редакции «Издательства литературы на иностранных языках», бегая вокруг стола и выкрикивая друг другу всякие обидные слова.

Вот так, день за днем, месяц за месяцем, год за годом я училась редактировать и переводить, переводить и редактировать. А еще толково и четко докладывать о проделанной работе над рукописью на главной редакции, проходившей в кабинете главного редактора Александра Ивановича Пузикова, и держать ответ при утверждении сигнальных экземпляров на дирекции. Ну и конечно же жить в чисто женском коллективе редакции.

Беда моя (а может, и наша общая) была еще и в том, что наша редакция находилась как бы на отшибе (в темном закутке на втором этаже). Все же остальные литературные редакции располагались на четвертом и пятом этажах. И мне, новенькой, вынужденной вариться в редакционном «латиноамериканском соку», было очень трудно освоиться в, большом издательстве. Но я старалась изо всех сил. И со временем, конечно, стала частичкой всего издательского коллектива. Тому способствовали главные редакции, дирекции, редсоветы и прочие общеиздательские мероприятия и даже, как ни смешно и ни печально, типографии, где