К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник

из гостиницы, ветер с ног валит. Менорка — плоский остров, и ветер как на корабле! Сегодня — выходной, а завтра тур и уже на Мальорке, играть надо будет прямо с самолета. Подхожу к организаторам и предлагаю, чтобы участники переехали сегодня.

«Нельзя, мест в самолете нет».

Неожиданно узнаю, что Ларсен с супругой должны улететь тотчас. Ну и ну! Все будут играть после перелета, а Бент после того, как сладко поспит в отеле на Мальорке? Объясняю Глигоричу и О’Келли ситуацию; Светозар вызывается поговорить с Ларсенами. Через минуту он возвращается весь красный: «Лучше бы я не ходил», — ему попало от мадам.

Организаторы предлагают лететь и мне; соглашаюсь, но вместе со всеми участниками. Ларсены уезжают в аэропорт, но, увы, из-за непогоды аэропорт закрыт, они возвращаются. Дипломатические отношения с Бентом прерваны.

Хотя на финише я у него выиграл, все же Бент обскакал меня и Смыслова на пол-очка (в двух последних партиях я был не на высоте положения).

Заключительный банкет. Сидим вместе с местными шахматистами, они, не стесняясь, критикуют Франко; к нам, советским, относятся дружелюбно. Слышу сзади голос Ларсена: «Г-н Котов, нельзя ли через ваше посредство попросить г-на Ботвинника дать автографы?»

Оборачиваюсь, оба мы засмеялись, пожали руки и помирились. Ларсен хорошо говорит по-русски, когда он был в датской армии, его послали в русскую школу.

До глубокой ночи сидим в баре и рассуждаем о разных разностях: и о шахматах, и о политике, и об экономических проблемах, и о шахматной машине. Голландец Доннер сердится, он не понимает, о чем идет речь — Ларсен, Глигорич, Портиш, Ивков, Дамянович знают русский, то Глигорич, то Ларсен ему переводят... Подружились мы тогда со Светодаром.

Глигорич удивительно жизнерадостный и живой человек. В 50 лет он играл в футбол в команде мастеров-ветеранов югославского футбола.

«Светозар, вы же не мастер?» — «Да, но они меня держат, так как я бегаю быстрее!»

Он является одним из немногих зарубежных шахматистов, которые всегда связывают начало партии с планом в середине игры. Позиционное чутье отличное — в 1965 году в Гамбурге он выиграл у меня очень тонкую в позиционном отношении партию. На Мальорке я ре-ваншировался.

На обратном пути в Париж О’Келли «возглавил» группу участников. Мы со Смысловым должны были лететь дальше, а Дамянович и Котов собирались принять участие в одном турнире в Париже. Прилетели в аэропорт Орли и только тогда вспомнили, что ни у кого виз нет (кроме О’Келлн — бельгийцу французская виза не нужна).

О’Келли на своем превосходном французском вступает с девицами в полемику — Дамяновичу и Котову виза нужна на две недели.

«Как вы можете это требовать, вы — француз», — заявляет ему старшая по чину. «Я — бельгиец!» — парирует О’Келли.

Замечаю, что мужчина в форме пограничника прислушивается к беседе, но не к перебранке О’Келли с девушками, а к русской речи. Спрашиваю:

— Вы знаете русский?

— Да.

— Может, вы нам поможете? — И представляюсь.

Как все изменилось! Мой собеседник дал отрывистое приказание, девицы смолкли, и тут же в паспортах появились визы на трое суток («Потом продлите в полиции», — разъяснил наш новый знакомый). Он из России, во время войны судьба, когда он был мальчиком, занесла его во Францию, страстный шахматист. Долго жал нам руки, когда сажал в такси!

Спустя четыре месяца снова мы со Смысловым в Париже — летим на турнир в Монте-Карло.

Княжзство Монако состоит из одного Монте-Карло, все держится на туристах да на казино. Многие стремятся стать гражданами Монако: налогов не платить, в армии не служить... Но и те, кто живет во Франции рядом с княжеством, ищут работу в Монако.

Мсье Луи Торрель, старший официант отеля «Балмораль», где жили участники, каждый день на мопеде приезжал из Франции на работу. Его дочь изучала русский и переписывалась с дочерью мастера Эстрина, которая в МГУ изучала французский. Небольшого роста, лет сорока пяти, Торрель держал себя с достоинством. Сидели мы за столиком втроем: А. О’Келли (он был арбитром), Смыслов и я. Альберик на день получал четвертинку божоле, мы со Смысловым заказывали томатный сок (он, кстати, стоит дороже...). Торрель по блату подавал нам громадные бокалы соку и, подмигнув, каждый раз торжественно объявлял: «Гран шампань де Монте-Карло!»

Играли в выставочном зале на берегу. Сыграл я там две интересные партии — с Портишем и Бенко. С Портишем был фейерверк жертв, как во времена Андерсена, с Бенко — провел черными тончайший позиционный план в английском начале. С Ларсеном выигранную партию свел вничью и опять отстал от Бента на пол-очка!

Гуляем около казино. Мемориальная доска: здесь было первое представление балетной труппы Дягилева. Притихли мы, поняли, что хранят здесь память о посланцах русского искусства.

Заказать билеты на самолет опоздали — пасха, все забронировано. О’Келли берет билеты на поезд. Дал я маху, нельзя было об этом просить Альберика, он любит экономить: взял билеты на поезд, где и вагона-ресторана не было. Как остановимся, так пассажиры налетают на разносчика, он быстро распродает свои черствые бутерброды. Первый раз мы не поспели, но потом дело пошло — у Альберика ноги длинные, он всех обгонял.

Сначала ехали берегом на запад. Красива Французская Ривьера, железная дорога, шоссе, бесконечный пляж, каждые полкилометра белоснежный четырехэтажный пансионат. От Марселя повернули на север: тихие, полноводные реки, лиственные леса, поля, удивительная чистота (только у Лиона было чуть захламлено). В Париж приехали под вечер: на вокзале толкотня, все друг другу мешают, ну как в родной Москве. Вспомнил в Лондоне Черринг Кросс, все спокойно, но быстро покидают вокзал... Характер нации — ничего не скажешь!

Останавливаемся на окраине Парижа в отеле, где хозяин шахматист, — О’Келли верен своим привычкам, он всегда там останавливается. Г-н Вьейфон очень гостеприимен, так же как и его супруга; собственно говоря, она ведает всеми делами, а хозяин играет в шахматы.

Понравилось мне платье хозяйки (с большими белыми цветами). «Да, я такое видел в магазине, — говорит Альберик, — поехали, купим Гаянэ Давидовне». Но в магазине такого платья нет, цветы не большие, а маленькие... Пришлось все же взять платье.

Хозяйка смеется, оказывается, она сама перешивала цветы! Перешила она цветы и на платье моей жены.

Альберик хорошо говорит по-русски. Когда мы познакомились в 1946 году на турнире в Гронингене, он уже тогда владел русским. Выходец из разорившейся ирландской аристократической семьи, О’Келли, быть может, самый большой труженик среди гроссмейстеров. Русский изучил просто: поселился в Брюсселе