Владислав Дворжецкий. Чужой человек - Елена Алексеевна Погорелая

что Каверину фильм тоже не понравился. Может быть, потому и была предпринята новая экранизация – спустя всего четыре года после выхода первой «Открытой книги». Сам Дворжецкий также не был в восторге ни от роли, ни от фильма. На интервью оговаривался: «…играл Дмитрия Львова, но сам фильм не видел». Кажется, будто эти фильмы – любовные драмы 1973 года – несмотря на интересный материал, несмотря на близкие отношения с «необузданной, прекрасной, доброй»[156] Мордюковой, в число любимых самим артистом, увы, не вошли. Может быть, потому, что эмоциональный и сюжетный материал предполагал излишнюю интимность кадра, каковая Дворжецкому всегда сложно давалась; может быть, потому, что лирические сюжеты фильмов Фетина и Салтыкова чем-то напоминали происходящее в его собственной жизни, и то, что на экране его героями не было сказано больше, чем сказано, – не случайно.

В жизни ведь тоже все складывалось очень зыбко.

В 1973 году Дворжецкий женится на Ираиде, в 1974-м на свет появляется его младший сын – Дмитрий. Молодая жена с удовольствием окунулась в круговорот гастролей и съемок мужа: она сопровождала Дворжецкого в разные города, подружилась с его друзьями-артистами, вместе с ним посещала премьеры и творческие вечера… Однако и этот брак, второй и последний официальный в жизни Дворжецкого, продлится недолго. Заключенный поспешно, на скорую руку, он так же поспешно и распадется, оставив обоих ни с чем.

Почему так случилось, теперь уже можно только догадываться. Ираида, должно быть, рассматривала брак с Дворжецким как пропуск в красивую, обеспеченную и стабильную жизнь, а получила финансовые проблемы и внутренние метания, на которые вовсе не готова была откликаться; Дворжецкий, должно быть, надеялся на семейный уют и устойчивость отношений, казавшиеся его юной жене скукой и бытовухой… Разногласия были настолько серьезны, что даже рождение ребенка не сгладило их, и спустя год с небольшим после рождения сына Дворжецкие разошлись.

Наступила зима 1975/76 года.

Почему-то именно эти зимние месяцы Дворжецкий особенно подробно восстанавливает в своих дневниках, за которые принимается в 1976-м, и даже по ироническим, как будто бы чисто бытовым записям (дача в Крюкове… печка… прогулка с собакой Гитаной, которую они завели еще с Ираидой…) видно, каким это время было тяжелым и роковым для него.

Единственная дорога

Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел,

Потрусили за ствол – он упал, упал…

Вот вам песня о том, кто не спел, не спел

И, что голос имел, не узнал, не узнал.

В. Высоцкий

1

После расставания с Ираидой Дворжецкий в очередной раз остался без крыши над головой.

Работы прибавилось: нужно было обеспечивать маленького Митю, у которого к тому же возникли проблемы со зрением и которому требовалась операция. В течение предыдущего года полным ходом шли съемки нескольких новых картин – «Капитана Немо» В. Левина, «Единственной дороги» В. Павловича, «Легенды о Тиле» А. Алова и В. Наумова. Работы прибавилось, но куда приезжать в перерывах между съемками, где жить, куда приглашать родных – мать, которая рвалась навещать Дворжецкого в Москве, старшего сына Сашу, повзрослевшего и стремящегося общаться с отцом, – совершенно не ясно. Тут на помощь пришел верный «Митька»: по своим литературным, фарцовщицким ли каналам нашел в Подмосковье пустовавшую полузаброшенную дачу, где им разрешили пожить.

Поскольку в конце 1975 года перед Дворжецким маячила реальная перспектива остаться зимой без какого бы то ни было жилья (денег-то на съем не было), дачу требовалось привести в порядок незамедлительно.

Позже Дворжецкий вспоминал, как впервые они поехали в Крюково в декабре. В очередной раз пережившим – видимо, каждый свое – разочарование в себе, в жизни, в сделанном выборе, им хотелось сделать что-то такое, что утвердило бы их в собственных глазах, – «какое-то преодоление чего-то»:

Дача, на которую мы с ним попали, была как раз то, чего нам не хватало. Место как в сказке. Лес, который зимой да еще в темноте – мы приехали ночью, – казался особенно дремучим и страшным. Во дворе лежал совершенно не тронутый снег, даже жаль было наступать на него… Вся эта красота, окружавшая дачу, так контрастировала с тем, что было внутри, что не знаю, как у Митьки, а у меня последние волосы встали дыбом. Кучи помороженных яблок лежали на кроватях, на полу замерзшая вода, в воздухе стоял густой замороженный запах мышей…[157]

Виноградов был полон энтузиазма сделать заброшенную дачу пригодной для жизни: «Там нужно будет сменить пару батарей – это нетрудно, они есть во дворе. Ты чего загрустил?» Дворжецкому казалось, что браться за что-либо там бесполезно («только разгрести всё это – уже немыслимый подвиг»), но выхода не было. Привезли батареи, баллоны для сварки, стали налаживать систему, заваривать текущий котел… Вот где пригодились навыки омского и сахалинского ручного труда: без них даже с помощью легендарного «сварщика Коли», на которого Дворжецкий и Виноградов смотрели «как на бога», было не справиться! После того как систему пустили, дача прогрелась… до четырех градусов. Дворжецкий вспомнил, «что зимой около дна реки такая же температура и при такой температуре хорошо хранить соленые огурцы – когда-то наши деды опускали бочки с солениями в прорубь… Но мы же не огурцы!..»[158].

Впрочем, сдаваться никто уже не собирался: печка худо-бедно работала, можно было начинать зимовать.

И они зимовали. Доставали дрова, доставали электрообогреватели: температура упрямо не хотела подниматься выше двенадцати градусов, печная труба дымила. Машины, главное богатство друзей (Дворжецкий ездил тогда на «ВАЗ-2102», первом советском «универсале», купленном на деньги с Государственной премии Украинской ССР за участие в фильме «До последней минуты»), постоянно увязали в снегу – приходилось вытаскивать… Зима в тот год выдалась даже для 1970-х на редкость холодная – морозы доходили до сорока градусов! Дворжецкий записывал в дневнике, как они с «Митькой» проводили вечера в разговорах и – изредка – в игре на бильярде (бильярд стоял на втором этаже, и туда можно было подниматься только в верхней одежде, закутавшись по брови), как радовались маленькому телевизору, отданному на дачу Ивинской, как «блаженствовала» собака Гитана – крупная, мохнатая московская сторожевая; Дворжецкий взял ее щенком, когда был уверен, что теперь-то уже – в новом браке – прижился и обжился в Москве, что теперь уже близок к мечте о большом доме, большой семье, где будет место детям, друзьям и животным…

В прошлом году, по подсчетам Дворжецкого,