Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

оставить одну сотню с пулеметами в сторожевом охранении и со всем полком присоединиться к корпусу, сосредоточенному у хутора Ерыгина.

Генерал Науменко любил со мной говорить. Мы гуляем в стороне и делимся впечатлениями о событиях дня.

Неожиданно далеко от нас, чуть к северо-западу, показалась громаднейшая темная масса конницы. Мы невольно устремили свои взоры в ту сторону. Чья эта конница, наша или красная, было неизвестно. Из какой-то низины показался разъезд, коней в десять. Вид их был не кубанский. Все они на крупных лошадях, одеты в шубы или шинели. Мы догадались, что это донцы.

Разъезд остановился, спешился, а к нам следовало два всадника. Не доходя шагов двадцать до нас, спешились и они. Один остался с лошадьми, а другой направился к нам. Одет он был в темно-синие бриджи с широким красным лампасом, в фуражке, в гимнастерке, поверх которой была меховая тужурка. На нем хорошего качества боксовые сапоги.

– Где будет командир 2-го Кубанского конного корпуса генерал Науменко? – спрашивает он, легко, привычно и чисто по-офицерски козырнув нам.

– Я и есть генерал Науменко, – серьезно рассматривая прибывшего, отвечает Вячеслав Григорьевич.

– Ваше превосходительство, сотник Попов, от 4-го Донского корпуса, для связи прибыл, – отрапортовал он, приложив руку к козырьку фуражки.

– Расскажите – где ваш корпус и как он попал сюда? – сразу же спросил генерал, поздоровавшись с ним за руку.

Сотник Попов был грустный, приятный и лицом, и манерами. Он доложил, что их корпус был отрезан от Донской армии и вынужден был отступать уже не на Новороссийск, а вот сюда, на Туапсе. И он прислан для связи с кубанскими частями и для ориентировки.

– Как настроение в корпусе? – спрашивает генерал Науменко.

Сотник долгим взглядом посмотрел в глаза Науменко и тихо произнес только одно слово:

– Н е в а ж н о е…

– А численность его? – допытывается генерал.

– Численность большая, – спокойно, но грустно отвечает офицер и, сделав паузу, произнес: – Восемнадцать тысяч коней, но воевать корпус уже не может, – печально закончил он.

Мне было очень жаль этого приятного донского сотника, так тяжело переживавшего трагедию армии и своего 4-го «мамантовского» корпуса. Своей искренностью он подкупил и генерала Науменко. Сотник еще доложил, что ночевать корпус будет в станице Бжедуховской.

Численность 4-го Донского корпуса мне тогда показалась сильно преувеличенной. Но вот что о нем пишет Г.Н. Раковский в своей книге: «Донская армия была разрезана на две части. От главной массы был отрезан лучший и самый многочисленный «Мамантовский» 4-й корпус».

Этим корпусом тогда командовал генерал Стариков, который рассказывал Раковскому: «Ввиду этого мне ничего не оставалось, как отходить горными проходами прямо на Туапсе вместе с Кубанской армией. В корпусе у меня насчитывалось свыше семнадцати тысяч коней. Это объясняется тем, что – побросав артиллерию, пулеметы и обозы – все превратились в верховых. Корпус, однако, ввиду упадка духа – был не боеспособен».

В станице Бжедуховской

Сняв свои арьергардные сотню казаков и пулеметы, ночью с полком вошел в станицу Бжедуховскую. Она расположена на двух берегах довольно глубокой и узкой долины-ущелья, по дну которой протекала речонка и через нее мост.

Стояла дикая темнота и грязь. Под ногами буквально ничего не видно, и только тусклые огни из хат определяли и улицу, и то, что это есть населенный пункт. Квартирьеры развели сотни и привели меня к полковому штабу.

Небольшой казачий домик. Маленькая керосиновая лампа плохо освещала комнаты. На столе стоит и шумит уже самовар «для штаба полка». В углу много икон, и перед ними уютно теплится лампадка.

После многих и всяких тяжких дум все это так мило и приятно душе православной.

Зайдя, я снял папаху, перекрестился на иконы и громко поздоровался с хозяевами, которых, собственно говоря, я и не вижу. Хозяюшка в соседней комнате занята у печи для нас, а хозяин, довольно крупный чернобородый казак 35–40 лет, тихо и с грустью накрывал стол для гостей, помогая жене. В своей комнатушке, освещаемой свечкой, сидела, видимо, их дочка. При нашем входе она вышла на зов отца. Я невольно остановил на ней свой взгляд.

Она барышня 15–16 лет. Чистенько, по-станичному, одетая. В черной густой косе цветные «укосники», как у украинских девушек. С черными красивыми большими глазами и густыми черными бровями. Длинные ресницы. Она в яркой кофточке и темной юбочке. Через дверь видна ее девичья комнатка – очень уютная, в картинках, с фотографиями и разными безделушками на стене.

Дочь оказалась единственной у родителей и, конечно, очень любимой. Вот я и подумал – что же ждет ее «завтра» и потом, при красной власти? За какого красавца казачка она, красавица, словно черкешенка, выйдет замуж?

По-нашему, по-станичному, ее должен бы выбрать в жены лучший казак-молодец. И гордиться должен ею. Но при красных нельзя ведь будет гордиться «казакоманством» и вообще молодцеватостью!

За ужином Надюша, почти сверстница ее, быстро подружилась с ней, и потом они что-то щебетали в ее комнатке.

Бжедуховская – последняя кубанская станица, такая мирная и тихая, где еще не было беженцев, толчеи, голода и душу раздирающих сцен.

Утром 9 марта, при самом восходе солнца, у восточной высокой околицы станицы выстраивалась масса войск – 4-й Донской корпус, наш корпус и пластуны.

Стоял легкий морозец. Иней чуть-чуть покрыл прошлогоднюю жниву. Солнце мягко, не торопясь, восходило где-то далеко-далеко на востоке. Через разные «перегорки» на север далеко была видна Закубанская равнина-степь, теперь уже занятая красными.

На бугорке, северней околицы станицы, собрались все старшие начальники, до командиров полков включительно. Чего мы ждем – я не знал. Генерал Науменко был очень озабочен чем-то.

К нам, к этой группе старших начальников, подъехал верхом на дивном гнедом кабардинце под седлом в серебряной оправе какой-то очень красивый генерал, одетый в шубу-черкеску, похожий на горца. Потом генерал Науменко на мою любознательность ответил, что это генерал Запольский, командир нашей пластунской бригады. Он был офицер Генерального штаба и не казак.

Я был разочарован. Если бы мне сказали, что это «начальник Черкесской конной дивизии», это было бы более похоже на него. Но командир пластунов, идущих в чеботах по грязи, с сидорами за спиной, а впереди них такой нарядный и красивый генерал, «под черкеса», на дивном кабардинце, которому позавидовал бы любой конник, – в моем представлении все это не вязалось…

Вот тут-то, на этом курганчике под станицей Бжедуховской, мы, младшие строевые начальники, штаб-офицеры, узнали, что генерал Деникин приказал «всем этим войскам отходить на Таманский полуостров, где и грузиться на пароходы для следования в Крым».