Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

Обработка и публикация фольклорного материала, собранного на Лене, растянется на долгие годы. До 1918 г. ученому удастся напечатать всего лишь несколько мелких работ. А в 1918 г. – после его отъезда в Томск – значительная часть материалов окажется в том самом банковском сейфе, содержимое которого бесследно исчезнет в хаосе революционных лет. Из указанных им в «Отчете о научных занятиях» за 1915 г. двух «почти законченных» работ («Описание старинного свадебного обряда на р. Лене» и «Ленские причитания») напечатать удастся лишь вторую работу… семь лет спустя. Эта работа, изданная в 1922 г. в Чите, также содержит упоминание о «Старинном свадебном обряде»[16], однако местонахождение рукописи в настоящее время неизвестно[17]. Богатейший фольклорный материал, собранный на берегах Лены и ее притоков, ученому пришлось обнародовать – в силу обстоятельств – постепенно и по частям. Подробная и принципиально важная работа по сибирскому фольклору, о которой мечтал М. К. в середине 1910‑х гг., осталась неосуществленной.

Об утратах, постигших ученого в связи с пропажей его бумаг, оставленных в сейфе петроградского банка, говорится в предисловии к «Сказкам Верхнеленского края»:

Материалы мои – как всегда во время моих отлучек из Петрограда – остались на хранении в сейфе одного из банков, вместе с остальными моими рукописями. Но очутиться снова в Петрограде пришлось мне не через два месяца, как предполагал я при отъезде, а только через три года. В мое отсутствие рукописи оказались выкинутыми из сейфа, сброшены в одну кучу с различными другими бумагами и, вероятно, сгнили в одном из банковских подвалов. Погибла и значительная часть сказок.

К счастью, в сейфе уместилось не все. Часть рукописей и материалов вынужденно осталась в моей петроградской квартире и оказалась в более безопасных условиях, чем в «безопасном ящике»; часть мною была передана на хранение в Академию Наук; наконец некоторое количество сказок было уже переписано до поездки. Таким образом, оказались уцелевшими около 50 сказок, которые и войдут в настоящий сборник.

Из утраченных материалов особенно больно ощутимой является гибель путевого дневника с заметками и наблюдениями над исполнением сказок, с наблюдениями над аудиторией, со сведениями о сказочниках биографического характера и т. п. Затем столь же невозвратимой является утрата большой тетради с записями кистеневских и ангинских сказочников (в той же тетради были записаны интересные образцы народной драмы).

Из этих погибших сказок следует особенно выделить тексты семидесятипятилетнего сказителя Ефима Медведева (из с. Анги). Это – старый солдат, замечательный сказочник, в стиле тех традиционных сказителей, для которых дорога точность рассказа и каждая в нем деталь. Рассказывал он не торопясь, как будто обдумывая детали и точно наблюдая за производимым эффектом. Рассказал он немного – всего три или четыре сказки, но сказки его настолько пространны и обстоятельны, что по количеству страниц равняются доброму десятку сказок хотя бы той же Винокуровой.

С большим сожалением вспоминаю я об утрате сказки, записанной со слов старика Кистенева (в селе того же имени). <…> Наконец огромный интерес и особую важность для исследователя имели сказки ангинского мельника Емельяна Ананьева. Его сказки я считаю особенно характерными для специфически-сибирской сказки[18].

Остается лишь строить предположения, как выглядело бы исследование М. К. и как сложилась бы его научная судьба, если бы он не лишился возможности воспользоваться всеми своими записями: дневниками, сведениями об исполнителях, зарисовками, фотографиями и др.[19]

Но даже и в столь обедненном виде результаты Ленской экспедиции М. К. занимают видное место в истории отечественной фольклористики. Ученый сумел окончательно переломить бытовавшее в научной среде представление о Сибири и обосновать свой основной тезис: песенная и сказочная традиция в Сибири – живы. Таким образом, был опровергнут взгляд Щапова на русских обитателей края, якобы утративших свои песенно-поэтические традиции. М. К. заявит об этом в своей первой университетской лекции «Эпическая традиция в Сибири», прочитанной в Томском университете в октябре 1918 г., и позднее в докладе «Об этнографическом изучении русского населения в Сибири», произнесенном в Томске на общем собрании делегатов Съезда по организации Института исследования Сибири (см. главу XII). В газетном пересказе его доклада отмечалось:

Русская народность в Сибири изучена мало; организованного обследования не было. Западная Сибирь обследована лучше Восточной, но и здесь исследователя ждет богатый материал. Стремление сделать общие выводы и дать истолкование фактам имело роковое значение, которое тесно связано с именем Щапова. <…> Известно, что Щапов отрицает за сибиряком способность эпического творчества и констатирует искажение или полное забвение в Сибири народных песен, сказок и т. п. Марк Азадовский, работая в тех же местах, что и Щапов, убедился в несостоятельности его взгляда: сказки, старинные обряды, песни и даже былины живут в сибирском населении. Сохранились в неприкосновенности даже мелодии песен[20].

М. К. удалось открыть новые пласты духовной жизни сибиряков и изменить представление о Сибири, бытовавшее в русском обществе, – открытие, которому сам ученый придавал первостепенное значение. «Пренебрежительное отношение к этой стороне жизни сибиряка, внесенное в литературу Щаповым и прочно было укоренившееся, начинает уже изживать себя, уступая место серьезному и вдумчивому интересу к русско-сибирскому фольклору», – писал М. К. в 1922 г., приступая к публикации материалов Ленской экспедиции[21].

Во-вторых, он открыл и ввел в разряд выдающихся русских сказителей Винокурову и Аксаментова. Собранный материал позволил ученому говорить о совершенно особой сказочной школе, сложившейся в Восточной Сибири. «Очевидно, здесь мы уже имеем дело с известной традицией, манерой, с особой школой»[22], – подчеркивал М. К. Именно в этом видела значение Ленской экспедиции и иркутская фольклористка Е. И. Шастина[23], изучавшая много лет спустя те сибирские регионы, где в 1915 г. побывал М. К.:

Ученый пришел к выводу, что в лице встретившихся ему в с. Анга сказочников <…> он столкнулся с «известной традицией», с «особой школой», распространенной именно на Лене и связанной с историческими и социальными особенностями прошлого Восточной Сибири. Речь идет о влиянии на сказочную традицию Сибири таких масштабных в свое время явлений, как поселенчество и бродяжничество[24].

«Можно без преувеличения сказать, что Азадовский открыл Сибирь для фольклористики», – подытоживал позднее В. С. Бахтин[25].

Что касается Щапова, то прибывший в верховья Лены с тем, чтобы опровергнуть ряд принципиальных положений сибирского историка, М. К. попытался, оказавшись в Качугской волости, собрать о нем, насколько это было возможно, биографический материал, запечатлеть памятные места, расспросить односельчан и записать их