Одинокий мальчишка. Автобиография гитариста Sex Pistols - Стив Джонс

получилось, но мама с Роном, видимо, кого-то знали в магазине, потому что довольно часто слышали свой номер и забирали выигрыш, но почему-то было очевидно, что все подстроено, и другие на них ворчали. Это было похоже на фарс и довольно унизительно, но опять же мне никто ничего не объяснял, поэтому все это сбивало меня с толку.

Нечто похожее произошло в школе Флора-Гарденс, когда нам задали нарисовать картинку и на следующий день принести в класс. Один из братьев мамы – кажется, дядя Барри – нарисовал что-то крутое и сказал: «На вот диржи – завтра пакажешь», но когда на следующий день я принес это в класс, учитель сразу же все просек. Барри, конечно, не художник и рисовальщик, но мне было до него далеко. По прошествии лет могу сказать, что из-за этой ситуации мне стало стыдно, но в то время я считал себя чуть хуже остальных детишек в классе.

Дома было то же самое. Я всегда был на вторых ролях, меня вечно задвигали, а мама всячески пыталась сделать так, чтобы Рон был счастлив. Складывалось ощущение, что я с ним соревнуюсь – с отчимом – за то, чтобы удостоиться внимания матери, но я заведомо знал, что мне не выиграть. Я не говорю, что мама наслаждалась властью и положением, но иногда казалось, что происходит именно так. Ребенком не воспринимаешь родную мать так же, как окружающие. Тебе и в голову не приходит, что у нее скверный характер и она просто может творить какую-нибудь херню и косячить, как и все. Поэтому, когда начинаешь понимать что к чему, справиться с этим довольно сложно.

Лишь совсем недавно я начал видеть в ней, как и другие, человека, а не просто маму. Мне бы хотелось знать, что ею двигало и каким было ее детство, но вряд ли она знает, с чего начать, если вдруг зайдет разговор. Я несколько раз пытался начать эту беседу, когда мы все еще общались, но мама очень быстро соскакивала. Если я пытался спросить ее о том, какими родителями были для нее мои бабушка с дедушкой, казалось, ей становилось жутко некомфортно, как будто произошло что-то плохое. Но согласись, если бы все было хорошо, она бы, наверное, с радостью рассказала? Однако в случае с мамой ничего неизвестно.

Она говорила: «Не забудь перед выходом на улицу задницу вытереть и надеть чистые трусы… а то вдруг что-нибудь случится. Не хочу, чтобы врачи потом думали, что у тебя мать нерадивая». И казалось, ее беспокоило только это – не то, что ты попал в неприятность и «в порядке ли ты, сынок?», а главное, чтобы жопа была чистой, и не дай бог кто-нибудь подумает, что меня плохо воспитали. Главное – не выглядеть несуразной матерью.

Во многом это связано с классическим английским менталитетом: «А что подумают соседи?» Но я всегда отвечал: «Да кого ебет, что они подумают?!» Тем не менее так воспитывался весь британский рабочий класс, и тебе постоянно промывали мозги, объясняя, что ты перед всеми должен извиняться за то, что живешь в этом дерьме. «Просто заткнись и живи с этим, пусть богатые будут богатыми, а бедняки – бедняками. Генрих XVIII живет в замке, а все остальные ползают в своих крошечных грязных бараках».

В какой-то степени появление Sex Pistols положит конец такому мышлению, но даже сейчас я довольно часто впадаю в это состояние. Иногда, принижая свои достоинства и недооценивая себя, я чувствую, как возвращается это мнимое ощущение собственной ущербности – «Ой, да все нормально, буду довольствоваться малым, так как не имею права попросить что-то лучше». Эта дрянь сидит глубоко внутри меня.

О Роне мама рассказывала не больше, чем об отце, – а ничего хорошего про папу она сказать не могла. Только то, что он был конченым мудаком и не платил алименты. Кажется, до знакомства с матерью Рон жил в Восточном Лондоне, и мне почему-то казалось, что у него была дочь, правда, я никогда ее не видел. Позже я узнал, что, начав встречаться с мамой, он все еще был женат, и это вполне объясняет, почему они так и не расписались, хоть и жили вместе, пока несколько лет назад он не умер. Стало быть, они по-своему любили друг друга.

Глядя на его смуглую кожу, черные как смоль волосы и иностранную фамилию, у меня появилось предположение, что Рон, может быть, родом из Италии, а может быть, из Турции или Греции – в нем вполне могло быть что-то греческое, – но об этом мама тоже ничего не говорила. Да не только об этом. Своими поступками и поведением Рон ясно дал понять, что предпочел бы, чтобы меня не было рядом, а он смог бы нормально проводить время с мамой. Я быстро научился не задавать лишних вопросов, потому что совать нос куда не просят, видимо, было не принято. Лишь в последние несколько лет я начал находить ответы на некоторые вопросы, которые ребенок, росший в обычной, нормальной семье, даже и задавать бы не стал.

Мне часто было интересно, что бабушка и дяди думали о Роне, так как мне казалось, что в нашей семье он особой популярностью не пользовался. Поэтому я спросил тетушку Фрэнсис, было ли это из-за того, что в семье осуждали внебрачные связи с Роном, и она ответила, что скорее дело в том, что братья с сестрами были не так близки. Еще она сказала, что дед был старым угрюмым дураком, который безвылазно сидел дома, но если ему предлагали сходить на Бенбоу-роуд, 15, то я его понимаю.

Добровольно уж точно никто бы не вернулся в эту грязную хату. Все то время, что я, будучи ребенком, жил с мамой и Роном, ни разу не припомню – прожив несколько лет в подвале на Бенбоу-роуд, мы переехали в квартиру в том же доме, но несколькими этажами выше, а потом уже маме дали муниципальное жилье в лондонском районе Баттерси, – чтобы к ним приходили друзья или родственники. Мне казалось это странным и до сих пор кажется. Я не говорю, что мама с отчимом были как те убийцы с болота[16], но Ян Брэйди и Майра Хиндли, возможно, приглашали гостей чаще.

Мастерская над железнодорожными путями, которой руководил Рон, была еще хуже. Безусловно, вины Рона и мамы в этом не было – они там работали явно не ради удовольствия, – но я терпеть не мог туда мотаться, хотя иногда приходилось. Там жутко воняло резиной, а из-за арочного свода и кирпичных стен складывалось ощущение клаустрофобии, а еще там стоял огромный агрегат, из которого валил пар, и сама эта штука весь день штамповала резиновые прокладки. Она издавала такой ужасный шум, что никого не было слышно вокруг. Все это напоминало эпизод из фильма «Голова-ластик» (1977).

Слабый лучик солнца, пробившийся в мою жизнь во время этого мрачного и депрессивного периода, все же согрел меня в день, когда мне купили собаку. Это был мелкий пес, но звали его Брюси, и мы с ним очень быстро стали близкими друзьями. Охуительная была собака, и он меня реально любил, но однажды я вернулся из школы и больше его не видел. Мама просто сказала: «Ой, да убежал твой Брюси».

Она так и не объяснила, что с ним случилось, поэтому я предположил, что они просто от него избавились, ведь с ним слишком много возни. Мне казалось, что я следущий и произойти это