Проклятое искусство - Козин Вадим Алексеевич

Вообще отношения Козина с творческой бригадой складывались непросто. За внешней напряженностью, сухой корректностью просвечивала обоюдная неприязнь. Вторая творческая поездка артиста в 1956 году, теперь уже по Камчатке и Сахалину, проходила одновременно с гастролями Магаданского театра, с тем лишь отличием, что опереточная труппа показывала свои спектакли только в Петропавловске и Южно-Сахалинске, а певец с небольшим актерским составом давал концерты еще и в райцентрах, и в самых отдаленных поселках. Подчеркну, что Магаданский театр впервые выезжал на гастроли за пределы области.

Со страниц дневника предстает другой Козин, во многом отличающийся от того портрета, который я создал в своих книгах о нем, — неординарный и противоречивый. Это почти незнакомый мне человек, с непростым внутренним миром и резкими, острыми, подчас негативными оценками действительности и окружающих его людей. В чем-то он прав, в чем-то, может быть, и нет, иногда излишне субъективен, но всегда предельно искренен. Останавливаясь на некоторых страницах, я просто изумлялся: как он не боялся тогда доверять свои самые сокровенные мысли бумаге, неужели случившаяся с ним беда ничему его не научила?! Впрочем, я полагаю, что читатель сам во всем разберется и все оценит в соответствии со своим взглядом на жизнь. Но поскольку в повествовании Козин упоминает более 50 фамилий (почти весь творческий состав Магаданского театра), которые современному «материковому» читателю абсолютно ни о чем не говорят, некоторые пояснения все же необходимы. И я попробую сделать их на основе собственных воспоминаний.

Итак, 1956 год. В феврале состоялся «исторический» XX съезд КПСС (главная «фишка» года, как сказали бы сейчас), развенчавший культ личности Сталина.

В Магадане к особо знаменательным событиям я причислю прибытие парохода «Иван Кулибин», доставившего на Колыму первых послевоенных комсомольцев-добровольцев.

В августе 1956 года я получил свой первый паспорт. Что еще? Я не на шутку увлекся театром. Все началось после прочтения книги Станиславского «Моя жизнь в искусстве». «Какое глубокое проникновение в человеческую психологию! — восторгался я. — Какая тончайшая передача сущности театрального искусства!» Все, о чем я только смутно догадывался, было уже известно этому человеку. Меня словно анафеме предали — началось запойное, бессистемное чтение всего «театрального», что попадалось под руку: Станиславский, Гоцци, Брехт, Рене Клер, «Кабуки», Шекспир, Дикий, Жан Вилар...

Чем я только ни интересовался! Втайне уже мечтал стать режиссером, но для начала необходимо было овладеть актерской профессией. Будто специально для меня в Клубе профсоюзов открылся театральный кружок, которым руководил Борис Федорович Зац, режиссер областного театра. (Я видел там его постановки оперетт «Летучая мышь», «Сын клоуна», «Старый скрипач».) Вообще-то кружок назывался «детским», но играли в нем и взрослые. Для начала мы решили поставить пьесу В. Любимовой «В стороне» — о дружбе, первой любви, морально-этических проблемах молодежи. Мне досталась роль юноши с противным почему-то для меня именем Николка. Борис Федорович порядком намучился со мной. По ходу пьесы Николка читает героине стихи Пушкина «Я вас любил, любовь еще, быть может...» и этими словами признается ей в любви. Сцена шла хорошо, но как только дело доходило до стихов, я краснел, начинал запинаться, кашлять, опускал глаза. Зац выходил из себя, а я толком не мог объяснить, почему у меня ничего не получается. По-моему, и на премьере, состоявшейся в дни новогодних каникул, мое стихотворное признание прозвучало фальшиво. Хотя в рецензии «Магаданской правды» (от 13 01.1957) было отмечено: «Живо и непосредственно исполняет свою роль Борис Савченко».

Премьера — это финал работы, мне же больше помнятся дни репетиций, самые тогда счастливые моменты жизни. Пыльные кулисы, сонный полумрак сцены. Оркестровая яма, в которую я боялся свалиться. Старинное бра на стене репетиционной комнаты, неизвестно как попавшее туда. Бесконечные споры до хрипоты, спонтанные застолья с чаепитием. Пылкие обещания дружбы. Легкие пожатья рук и поцелуи украдкой. Помню звуки баяна (то «Брызги шампанского», то падеграсы и падеспани), доносившиеся из балетной за стеной. Иногда мы туда заглядывали и видели стайку девушек в коротеньких платьицах. Такие вот смеющиеся вспотевшие девушки, очень красивые и волновавшие меня... Сердце сжимается. Как там, у Вертинского: «Это было, было и прошло...»

Иногда Борис Федорович приносил контрамарки в театр, и благодаря этому я просмотрел там практически весь текущий репертуар. Вадим Алексеевич Козин в своем дневнике разрушает общепринятое клише о его якобы любви к Магаданскому театру — он знал его подноготную. Но я-то воспринимал тех же актеров, с которыми он общался за кулисами и на гастролях, только из зрительного зала, в лучах сияющей рампы, даже не задумываясь, что у них есть какая-то иная, не опереточная жизнь. И я сужу о них по ярким лоскутным юношеским воспоминаниям.

Директором театра в то время был капитан Н.Ф. Венгржинский, невысокого роста сорокалетний мужчина с большими усами, ходивший всегда в гимнастерке, перепоясанной тонкими ремнями, но без погон. Вероятно, после ликвидации Дальстроя он демобилизовался, но, спустя много лет, я видел архивные приказы по театру, подписанные, как тогда полагалось: «Директор театра капитан Венгржинский». Никакого личного общения с ним я не имел (кто был он, и кто был я), хотя его автограф в моей коллекции имеется. После спектакля «В стороне» мы, несколько активистов кружка Б.Ф. Заца (Серега Манухин, Ира Лапшинова, еще кто-то и я), обратились к театру через «Магаданский комсомолец» с просьбой организовать театральную студию. Руководство «храма искусств» не отреагировало, что показалось мне проявлением консерватизма. Я написал лично Венгржинскому. Он мне ответил: «Уважаемый тов. Савченко! Ваше письмо получил. Создание самостоятельной студии при театре приказом министерства культуры запрещено, и в настоящий момент этот вопрос решить невозможно, что вовсе не связано с «консерватизмом»».

Тем не менее такая студия позже была открыта. Возглавила ее Евгения Васильевна Лекарева, имя которой, по-моему, лишь дважды встречается в тексте «Дневника». Она была драматической актрисой на характерные роли (Лукерья в «Свадьбе с приданым», Горностаева в «Любови Яровой», Нищая в «Кремлевских курантах» и др.). После окончания Московского центрального техникума сценического искусства (1932) работала во многих городах страны, в 1947-м приехала в Магадан. В 1956 году вместе с И. Юрьевским и В. Захаровым получила звание «Заслуженная артистка РСФСР». Я помню ее почти всегда в строгом облегающем платье а-ля Нежданова на портрете Серова, с гладко причесанными на две стороны черными волосами. Я был, наверное, лучшим ее учеником, потому что из всех студийцев меня единственного она пригласила к себе домой на встречу Нового года.

С волнением входил я в подъезд дома напротив кинотеатра «Горняк». В квартире актрисы шла гульба: пили, хохотали, горланили, дым стоял коромыслом. Веселилась, как я понял, исключительно актерская братия. Меня усадили, точнее, втиснули между двух балерин, в одной из них я узнал приму Галину Деревягину. Прима магаданского балета Галина Деревягина запомнилась мне в основном по юморному хореографическому номеру (повторявшемуся из концерта в концерт) «Повара», где она и ее партнер Фролов хлопали себя по телу, выбивая мучные клубы. Она блеснула присущей ей экстравагантностью: на столе, среди бутылок, тарелок с салатами и кастрюль с пельменями, выдала, ничего и никого не задев, искрометную забойную румбу.

В число ведущих актеров драматического труппы входил и Александр Николаевич Мартынов. Ему здорово подфартило тогда: обком партии разрешил воплотить на магаданской сцене светлый образ Ленина. В 1956 году Мартынов сыграл вождя в «Кремлевских курантах» Н. Погодина. Потом у него будут и другие «шедевры» ленинианы, и в конце концов он получит звание «заслуженного». Но другими ролями Александр Николаевич не выделялся. Да и Козин в предлагаемых записках его не упоминает.