Михаил Ардов - Мелочи архи..., прото... и просто иерейской жизни

— Пойди их останови. А то они всю икону закоптят...

Окончить эту, первую главку моего повествования, пожалуй, стоит нижеследующим курьезом. После отречения Государя Императора Правительствующий Синод разослал по епархиям распоряжение о том, что теперь на ектеньях и возглашениях следует поминать не монарха, а "благочестивое временное правительство". По окончании же литургии и в иных случаях предлагалось воспевать и такое несообразное к Богу прошение:

— Временному правительству — многая лета!

"Тихоновцы" и "обнагленцы"

Жизнь кончилась, началось житие.

Н.Лесков. Соборяне

О трагической истории Русской Православной Церкви в двадцатых и тридцатых годах уже написаны тома — есть книги о. М.Польского, Л.Регельсона, В.Русака... О страшном этом времени будут написаны и еще сотни страниц, по той хотя бы причине, что необходимо сохранить как можно больше сведений о новомучениках и исповедниках российских.

Мой труд отнюдь не принадлежит к жанру агиографии, и тем не менее я не могу вовсе не коснуться этой темы. Мой великий предшественник Николай Лесков когда-то изрек: "Человек наилучше познается в мелочах". Я могу от себя добавить: это относится не только к нравам, но и ко временам.

Несколько лет назад я сделал небольшое наблюдение. Я вдруг обратил внимание на то, что душою, вдохновителем кровавых гонений, которые обрушились на христиан и их Церковь в первые десятилетия Советской власти, был человек, который носил имя Святого Крестителя Руси — княза Владимира. Но притом фамилия его — Ульянов т.е., собственно, Юлианов) — содержит в себе имя одного из злейших за всю историю врагов Церкви — кесаря Юлиана Отступника. Страшноватый дуализм...

"Тихоновцы" — так, по имени великого Российского Первосвятителя, называли православных их гонители и недруги. Полагаю, в свое время слово это — "тихоновцы" — произносилось то с ненавистью, а то и с высокомерием. Но зато можно с уверенностью сказать: сами истинные чада Церкви в этом прозвище ничего зазорного для себя не чувствовали.

Начну с некоей цитаты, вернее, с пересказа. Книга Льва Регельсона "Трагедия Русской Церкви" представляется мне несколько тенденциозной и спорной по части выводов, но содержит множество поразительных фактов и бесценных документов. Таких, например, как автобиография Владыки Афанасия (Сахарова).

На меня самое сильное впечатление произвела сцена ареста Священномученика Митрополита Петроградского Вениамина. Чекистов к нему привел его ученик, уже известный в городе проповедник о. Александр Введенский — будущий глава обновленцев. Несмотря на свою весьма сомнительную роль, он приветствовал архиерея как положено и протянул руки, чтобы получить благословение.

Владыка Вениамин благословения не дал и произнес:

— Оставьте, отец Александр. Мы ведь не в Гефсиманском саду.

В каком-то селе закрывали церковь.

Мрачная и молчаливая толпа мужиков глядела на разорение святыни.

Из церкви вышвырнули иконы.

Один из "комиссаров" кричит сельчанам:

— Бога нет! Нет Бога! Вот, смотрите!..

И он начинает палить из винтовки в лики святых.

— Видите?! Видите?! Ну, где ваш Бог?.. Почему Он меня не накажет?

— Уже наказал, — слышится голос из толпы.

— Когда наказал? Как наказал?

— Ум отнял.

В двадцатые годы на моем приходе, в селе Низком, служил старый иеромонах отец Исидор. По какому-то случаю его вызвали в сельский совет. Там секретарь обратился к нему вполне дружелюбно:

— Товарищ Никольский...

Батюшка его перебил и сказал:

— Я — вам не товарищ. Я никогда не был вам товарищем. И не дай Бог быть с вами товарищем!

Рассказ старой монахини.

Когда из их города высылали духовенство, то целый вагон набили только священниками и диаконами. Их провожали со слезами. Поезд долго не уходил, и вдруг высылаемые все вместе, хором запели:

— На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом...

Весь псалом — до конца.

Мой покойный отец рассказывал, что уже после войны познакомился и дружески разговорился с гримером, который с дореволюционных времен работал в театре областного города. Старик признался отцу, что в двадцатом году приходилось ему выполнять страшную работу. К нему являлись местные чекисты, и он наклеивал им бороды, подбирал парики, словом, гримировал их "попами". После этого они надевали рясы и с поддельными документами, якобы от местного архиерея, отправлялись по сельским приходам отбирать драгоценную утварь.

И еще рассказ отца.

В двадцатых годах, будучи еще молодым литератором, он видел в тогдашнем цензурном ведомстве такую сцену. Один из ответственных работников (разумеется, еврей, старый большевик) принимал маститого протоиерея — в рясе, в камилавке, с крестом... Батюшка пришел по поводу какой-то церковной публикации. Говорили они между собой подчеркнуто вежливо, дело решалось... Но при этом собеседники относились друг к другу с невероятной брезгливостью. Батюшка боялся ненароком дотронуться до "жида", а еврей прикоснуться к "попу".

Дочь знаменитого дрессировщика и клоуна Дурова, Анна Владимировна, рассказывала мне об одном диспуте в двадцатых годах, участником которого был ее отец. Он там представлял "атеистическую науку", а религию — какой-то священник. Во время дискуссии батюшка заявил:

— Я могу очень просто доказать и то, что Господь Иисус Христос существовал, и самый факт Его воскресения...

Затем он повернулся к многочисленной аудитории и воскликнул:

— Христос воскресе!

— Воистину воскресе! — отозвались сотни голосов.

(В своих воспоминаниях архиепископ Никон (Фомичев) сообщает, что к этому же приему прибегал во время дискуссий и обновленческий "митрополит" Александр Введенский.)

Как известно, Святитель Тихон, Патриарх Московский, отошел ко Господу в день Благовещения в 1925 году. (То есть он на год с лишним пережил В.И.Ленина.) Еще при жизни Святителя на Красной площади был сооружен первый мавзолей, тогда деревянный. Как видно, строили поспешно, и вскоре после окончания работ в новом здании случился досадный казус — сломался ватерклозет и стала фонтанировать фановая труба. По Москве пополз слушок об этом происшествии. Рассказали это и Патриарху Тихону, который отозвался на сообщение кратко и выразительно:

— По мощам и миро.

В двадцатые годы храмов в Москве оставалось почти столько же, сколько было до революции, но при этом очень многие люди отошли от Церкви — кто из страха, кто по маловерию... И вот тут между приходами началась конкуренция, с тем чтобы привлекать побольше молящихся. Где-то отличались особенно усердным поминовением успоших, где-то стройным пением, где-то соблюдением малейших требований устава.