Михаил Новиков - Из пережитого

Становой вызвал и, показывая мне эту бумагу, смеясь, спросил:

— Ну, что же мы с тобой им ответим? Ты, наверное, и сам не понимаешь своей вины, а она все же есть. Ты просил разрешения на похороны в другом приходе, но не просил похоронить без церковного напутствия, а это тоже предусмотрено законом, вот ты и попался!..

— Но ведь я же не православный, — настаиваю я.

— Что написано пером, того не вырубишь топором, — говорит он, — ты-то себя не считаешь православным, да тебя-то считают. Подай об этом заявление.

— Ну, что бы тебе стоило окрестить тогда ребенка, — укоризненно сказал становой, — а теперь вот заварил кашу и расхлебывайся. Еще привлекут к ответственности…

— Да ведь если бы ребенок был крещеный, — говорю, тогда бы и отпевать его было надо, тогда-то уж я действительно был бы виноват, похоронивши без попа. Ведь этак от них и всю жизнь не отвяжешься.

— Да и спокойнее бы было, — сказал наставительно становой.

Что он ответил консистории — не знаю, но больше меня по этому поводу не вызывали.

Глава 34

Не смей работать в праздники

Весна 1899 г. была теплая, сухая, на Пасху как раз было время сеять и пахать. Мелеховские мужики на Страстной запахали, но в пятницу бросили, и земля осталась сохнуть, не боронованная и не сеянная на целые восемь дней Пасхи. Мой Цингер на первый день работать отказался и с восьми утра ушел на барский двор. А я после обеда (обед на Пасху ранний) поехал боронить с тем, что бы с понедельника начать сеять. Часов в 10 утра, неподалеку от меня, по дороге из Денисова на Мелеховку, прошла процессия с иконами и пением: «Христос воскресе!» По установившемуся обычаю Михаил Михайлович обходил с иконами вперед богатых и начинал с помещичьего дома Цингеров. «Богоносцы» видели меня в поле за работой и пришли в ужас. На деревне они сейчас же сообщили об этом мужикам и старосте, и староста тотчас же распорядился послать десятского и двух понятых, чтобы согнать меня с поля.

Вижу издалека, идут мужики торопливым шагом, в руках у всех палки. Подходят, здороваются нехотя и, перебивая друг друга, наставительно говорят:

— У тебя что же, разве и праздника нет, и Христос не воскрес? Аль тебя барин на барщину выгнал?

Я пробую шутить, говорю, что я затем и в поле выехал, чтобы видеть, как Христос полетит на небо. Но все же, говорю, — не видел, или Он не воскрес, или я просмотрел Его дома. А с барином у меня очередь: я сегодня, а он завтра. Небось, — говорю, — его не придете с поля гнать!

— Ну, если, говорят, у тебя не воскрес, то у нас воскрес, чай, видел, святые иконы как шли, убирайся с глаз долой, пока цел, а то за ноги растащим.

Вижу, что мужики не шутят, а все приходят в злобу, я им про закон. Говорю, что таких правов нет, чтобы работать запрещать в праздники, тем более что я работаю на помещичьей земле, а не на надельной, и сюда деревенский староста не имеет права вмешиваться. Я им говорю, а они моих лошадей отпрягают, сняли хомуты и пустили. «Иди, говорят, за ними пока цел, лучше на грех не наводи. Это мы тебе по барину потачку даем, а кабы ты сам по себе, не то бы было». Егор Крючков мужичонка маленький, а тут так и петушится, того гляди в драку полезет. Так и пришлось мне на другой день вместо работы к становому ехать про закон спрашивать. Порылся он в законах и дал справку, что на основании такой-то статьи, такого-то тома законов воспрещается принуждать в праздники работать наемных людей. Добровольная же работа не возбраняется. Давая справку, становой сказал:

— И что тебе за охота идти против течения? Ну что им стоит избить тебя в поле, крутись потом с тобой, да еще и виноватого не найдешь. Ну кто за тебя пойдет в свидетели?

Но все же записка подействовала, и хоть в отдельности многие пьяные грозили мне избиением, но никто уже не решился сгонять меня с поля, и я свою работу с успехом окончил на этой праздничной неделе. Стояло все время ясно, сухо, дули сильные ветры, и, когда мужики очухались от праздника и с понедельника-вторника Фоминой приступили к работе, земля уже заколенела и плохо поддавалась разработке, а потому их пахота и сев были никудышные, что они видели и сами. Они завидовали нашим всходам и говорили, что, знать, я колдун, что поторопился поскорее посеять. Но их зависть нашла себе удовлетворение в появившейся молве, что у нас «все равно ничего не вырастет». Молва эта началась с того, что бывшая у нас на Красную Горку в гостях Лиза Херодинова, более всех возмутившаяся нашей праздничной работой, с жаром стала уверять всех присутствующих, что Бог не допустит такого посрамления и непременно накажет нас полным неурожаем. «Все равно у вас ничего не вырастет, вы увидите сами, — убежденно говорила она, ссылаясь на толстовский рассказ «Свечка», в которой Бог наказывает смертью приказчика за такую же праздничную работу. Мужикам эта молва пришлась по душе, и они ее охотно разносили по всем деревням, переделывая на разные лады и заранее суля нам несчастье. И даже во время уборки, когда мужики косили свой дрянной овес, поросший травой и пухом, а я возил уже копны хорошего и чистого овса, они все еще утешали себя мыслью о Божеском наказании, которое неминуемо должно разразиться над нами за нарушение Христовой Пасхи, и таинственно говорили мне: «Что ж, и на гумне может сгореть, ударит гроза и дом спалит. От Бога никуда не уйдешь».

Но, к их горю, у нас на огороде все родилось хорошо, и я продавал даже капусту. Приезжая за ней, мужики говорили сокрушенно: «Ну где нам за вами угнаться, вы и в праздники работаете, а наши бабы и по будням тараторят по завалинкам. У нас и картошки-то не у всех родятся, а не только овощ». Однако, на нас глядя, и они стали учиться сажать капусту, и через несколько лет по всей деревне была своя капуста.

Глава 35

Возвращение от Цингера

Еще летом 1899 г. Цингер стал тяготиться нашей совместной работой и занимался больше увеличением своей ивовой плантации, от участия в работе которой я отказался по недостатку времени. Ручная перекопка земли стоила слишком дорого, и он добыл где-то специальный плуг, которым можно было поднимать землю на глубину 10 вершков. Впрягал он в него четыре пары лошадей, сажал на переднюю верхового, а сам направлял плуг и орал на лошадей что есть мочи, и таким образом разработал под пасеку еще десятину и весной 1900 г. засадил ее разными сортами ивы. На этой работе он и надорвался окончательно. А тут новое горе: жена с детьми ушла от него и стала жить в Москве у родных. На зиму, с общего согласия, и он ушел в Москву на отхожий заработок и поступил в бутафорную Художественного театра, куда взял его В. И. Немирович-Данченко, бывший там распорядителем. Но через два месяца он вернулся, так как эта работа оказалась ему не по плечу.