…Разбилось лишь сердце моё - Лев Владимирович Гинзбург

Она стала уставать или задумалась, замолчала. И вдруг, стряхнув с себя усталость, баском:

– А тут началась война, остался без ангажемента, без денег, без ничего. И как это вышло? Оказался он в немецкой военной форме. Но это был его замысел… План! (Она нашла нужное слово, выкрикнула – “план!”.) План – уехать в Берлин и оттуда перебраться в Варшаву, чтобы быть поближе к Советам. Так и получилось. Он перебрался в Варшаву, немецкую форму, конечно, долой, примкнул к повстанцам и – погиб. Погиб в варшавском восстании. Бедный Юрий Морфесси! Это действительно был господин. Умел себя держать: во фраке, красивый, седой… Где же у меня его карточка? Ах, у меня горы писем, фотографий, надо как-нибудь разобрать все это…

Она достала большую папку, стала набрасывать на стол ноты, фотографии, открытки, приговаривая про себя: “Э-э… Да…”

Наконец нашла:

– Вот – Юрий Морфесси! Бедный, бедный Юрий Морфесси!

На фотографии был изображен красивый белозубый мужчина во фраке.

– Вот его ноты, видите? “Искорки пожара”, “Туманно, туманно”… Здесь он еще молодой. Прелестный, чудесный актер. Бодрый, изумительный. Ночью он пил алкоголь, а днем – только молоко!

…У нее большие серьги, большие бирюзовые кольца на еще молодых, крепких пальцах. Продолжая перебирать ноты, поясняет:

– Вот – Нина Тарасова… Настя Полякова… Вертинский… Мария Александровна Каринская… Вяльцева…

Позвала:

– Юрий, как звали Вяльцеву?

Из соседней комнаты высоким надтреснутым голосом отозвался неподвижный Юрий Николаевич:

– Конечно же Настасья. Настя!..

Заговорили мы с ней о цыганском пении.

– Это пение, это умение тебя захватить!.. Впервые я услышала цыган в Петербурге, в Новой Деревне… Впечатление было колоссальное… Э, подождите! У меня есть кое-что для вас. Вот прочтите…

Протянула мне два листочка из отрывного календаря от 22 и 23 января 1967 года. На обороте по-русски, с ятями, с твердыми знаками, было напечатано:

“Цыганский хор.

Послышался шелест шелковых юбок. Не торопясь, выходили цыгане. Для них поставили в ряд стулья. Женщины оправляли пестрые шали; ожерелья и бусы густо покрывали смуглые шеи. Две цыганки были молоды и красивы сказочной индусской красотой. Они улыбались, показывая белые зубы. Другие, старые и морщинистые, но тоже с огненными глазами, сидели неподвижно, как идолы. Одна из них, прославленная Тата, семидесятилетняя старуха, полвека назад своим голосом сводившая с ума Льва Толстого, великих князей, Петербург и Москву… В наступившей тишине зазвенели гитары и волной хлынула песня. Эта музыка, дикая и нежная, волновала и будила безотчетную, щемящую тоску.

Старуха, покачивая телом в такт гитарам, глубоким и горячим голосом пела первый куплет”.

– Да, милый друг, так оно все и было в Петербурге, когда я их услышала впервые. Вы перепишите, лучше все равно не скажешь… Да, да… Когда русский хор запоет, это действительно – нечто! Но мы такие большие, что не надо хвастаться. Хвастаются только те, кто ни черта не имеет…

Пока я переписывал, она достала с полки том Некрасова, стала листать, наконец прочла вслух:

В счастливой Москве, на Неглинной,

Со львами, с решеткой кругом

Стоит одиноко старинный,

Гербами украшенный дом…

– Да, это было время. Жили – не торопились… А сейчас все как сумасшедшие! – весело добавила она. – Я только что вернулась из Вэнэции (она так и произносит: “Вэнэция”), там снимали (она так и говорит: “снимали”) меня на пластинку. Дарю вам последнюю. Но ничего, еще вышлют!..

Спросил ее о соседке Глафире, худощавой, интеллигентной пожилой даме. Она вдова. Ее мужа во время войны убили как еврея. Он тоже актер был.

И вдруг, как бы продолжая давний спор с Глафирой о ее муже:

– Ему надо было бежать, а он был трус. Надо в таких случаях бежать, а не сидеть и ждать, когда тебя поволокут…

И уже о чем-то другом:

– Человек должен пережить все и остаться человеком…

Во время оккупации Белграда к ней пришли немцы. Предложили петь. Она отказалась.

– “Не могу, говорю, поймите, рада бы, да не могу. Я из-за бомбежек голос потеряла. Ну что за певица без голоса!” А в ту пору весь Белград знал Ольгу Янчевецкую. О-го-го! Когда Янчевецкая, бывало, в “Казбеке” поет, муха не пролетит, кельнеры не служат… Да и теперь любого спросите – все меня знают. Все! Я в политику не вмешивалась, но когда вижу такое дело – против России война, я петь им не стала. А уж как меня упрашивали! Немецкий офицер – он большой был знаток цыганской музыки – из Берлина приезжал ко мне. Это был единственный случай, когда я в политику влезла. А так – нет. Уж увольте, пожалуйста…

Спрашиваю, знает ли она русскую литературу, поэзию. Читает ли.

– О! Без конца читаем! Какой у вас замечательный был писатель Борис Лапин[182]! О Севере писал. Мы его много раз перечитывали. Изумительно! Паустовского, конечно, знаем. А так всё больше классиков. Лермонтов – это моя любовь. Некрасов.

Раз у отца в кабинете

Саша портрет увидал.

Изображен на портрете

Был молодой генерал.

Как хорошо! Покой какой исходит!.. Ну, и из поздних, конечно, тоже: Блок, Рукавишников[183]…

– А Цветаеву, Ахматову, Пастернака вы знаете?

– Слышала, конечно. Но это уже другое поколение, другие традиции. “Племя молодое, незнакомое”…

Таинственное колесо крутилось, расшвыривало людей.

Александр Пéтрович, постановщик фильма “Я встретил счастливых цыган”, говорил мне:

– Фильм не о цыганах – о судьбе поэзии в мире. Она трагична, как судьба цыган. Как судьба свободы. Для меня свобода и поэзия – синонимы.

Жизнь на свете хороша,

коль душа свободна,

а свободная душа

Господу угодна…

Эти строки “Ордена вагантов” добыты мной не только из подлинника.

3

“Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока, и говорят: где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему” (Матф. 2, 1.2).

Волхвов было трое, три царя…

Между 1162 и 1164 годами в Кёльн были перенесены из Милана останки трех волхвов, увидевших звезду Вифлеема. Со всей Европы в Кёльн устремились религиозные процессии, потоки людей.

На гербе города Кёльна изображены три короны.

В Кёльнском соборе останки трех волхвов покоятся в золотой раке. В 1864–1903 годах раку