Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

в офис Гильдии, когда уйду. Я так и сделал, гадая, в чем дело. Когда я вернулся, было уже около десяти тридцати, и Лемон попросил меня присесть, а сам некоторое время нервно кашлял и хмыкал. Затем он сказал: «Я знаю, что вы чувствительны и горды в таких вещах, но вы не должны быть таким. Я хочу, чтобы вы взяли это – вы можете вернуть мне деньги в любое время – и больше не говорили ни слова».

Прежде чем я понял, что он делает, он положил мне на ладонь две пятидолларовые купюры и сомкнул мои пальцы. Я был довольно грязным и оборванным, но у меня все еще был чек из университета на 50 долларов, который я показал ему, сказав, что я не настолько беден для «подачки». Он сказал: «Тогда подождите несколько минут, и мы возьмем эту десятку и куда-нибудь ее вложим». Так что в одиннадцать часов он закрыл свой офис, и мы отправились в Гринвич-Виллидж – нью-йоркскую колонию художников. Он нашел там маленькое местечко, где дверь открывают на три длинных и один короткий, и где на тебя смотрят и впускают, если знают тебя. Это было маленькое заведение с несколькими столиками и безумными людьми, танцующими вокруг, мы остались там, курили, ели, и пили до пяти часов. Боюсь, он потратил значительно больше своих первоначальных десяти. Я много рассказал ему о себе и понял, что в Нью-Йорке у меня есть, по крайней мере, один хороший друг. У меня есть дополнительное удовлетворение, если так можно сказать, – знать, что они верят в меня. Лангнер, будучи евреем, дал мне самый практичный совет из всех. Везде есть тысячи банковских клерков и риелторов, зарабатывающих 35-40 долларов в неделю, сказал он. Но в Америке нет и трех человек, которые занимались бы тем же самым, что и я. Поэтому придерживаться написания пьес, было делом чисто деловым, не считая художественных соображений. Лучшие пьесы в итоге приносят больше всего денег.

Я не знаю, где буду встречать Рождество. Возможно, в Бостоне или в Кембридже – если мои добрые родственники или профессор Бейкер пригласят меня разделить с ними праздник, – если нет, то в Нью-Гемпшире. Мне удастся где-нибудь поесть и насытиться – пусть даже в ресторане, – но, видит Бог, я еще достаточно молод, чтобы с ужасом встречать Рождество в одиночестве.

Самая злая и упорная простуда, которая у меня когда-либо была, постепенно проходит. В остальном я чувствую себя хорошо. Мне было жаль услышать о твоих проблемах с гриппом; похоже, мы столкнулись с небольшой эпидемией. Но я с облегчением узнал, что ты выздоровела. Пожалуйста, держись в тепле; в твоем доме это самое главное.

Дядя Элмер пока не появлялся. Вероятно, я буду скучать по нему. Возможно, это и к лучшему – в моем нынешнем состоянии. Такой дотошный денди, каким, как я слышал, он является, несомненно, был бы шокирован увидев такого оборванца, как я. На самом деле я почти не желаю видеть никого из своих старых друзей, – если только, ей-богу, я не знаю, что они друзья, независимо от того, расцветет ли человек или увядает. Но такие люди не друзья – они святые, и я перестал верить в рай. Теперь я не мог выносить Эшвилл – не мог выносить глупых ухмылок на глупых лицах маленьких аптекарей. Я не мог вынести глупых вопросов «Что ты сейчас делаешь?», глупого «о» и глупого молчания, которое следует, когда ты говоришь, что пишешь, как будто они могут знать – глупые маленькие паразиты, какими они являются – трагедию, и боль в сердце, и муки ума и духа, которые держат меня в лохмотьях. И ради чего – ради мечты, ради стихов. И какое им дело, в их подлых маленьких сердечках, до мечты или стихов? О, я знаю их – знаю до самой глубины их низменных, жадных, падких до денег душ – знаю, как сменится их глупая усмешка на презрительную улыбку, когда они услышат, что человек процветаете и что все у него хорошо. Если такие люди будут спрашивать обо мне, молчи или скажи, что я умер. Пусть я буду мертв для них, как они мертвы для меня.

А пока, процветания всей семье, становитесь счастливыми и радуйтесь самому веселому Рождеству в своей жизни. Я буду передавать всем приветы – это все, что позволит мне достаток моего кошелька, – ближе к Рождеству дам тебе знать, где я нахожусь. С большой и искренней любовью ко всем вам.

Том

P.S. Я напишу Фрэнку, как ты советуешь, – я беспокоился о Дитзи и с большим облегчением узнал, что он поправляется.

Я рад слышать об успехах Фрэнка и ценю его добрые пожелания. Я всегда поддерживал его, и он должен знать, что это относится ко всей семье.

Джулии Элизабет Вулф

Троубридж Стрит, 10

Кембридж, Массачусетс

Пятница 4 января 1924 года

Дорогая мама:

Пишу это [письмо] в спешке и посылаю тебе его специальной доставкой. Надеюсь, что ты ответишь сразу же, так как я должен действовать быстро. Прежде всего, я надеюсь, что ты хорошо провела Рождество. Я провел день у Хильды с Лестером Боттомли, дядей Генри и тетей Лорой, Элейн и Гарольдом Гулдами и их детьми. У меня был очень приятный день и сытный ужин. Через день или два я получил твой чек, и стал счастливым. Как я уже писал в своем письме, вполне вероятно, что я буду вынужден взять деньги с твоего счета. Перед отъездом из Нью-Йорка я получил 10 долларов, а по приезде сюда, не зная о твоем последующем подарке, попросил дядю Генри обналичить чек на 50 долларов, на которые я купил костюм, будучи в лохмотьях. Я купил хороший костюм за 35,00 долларов и только что купил пальто за 34 доллара, 50 центов. Пальто, которые я рассматривал, стоили 19, 25, 30, 50, 85 и долларов, но все они были мне на три или четыре дюйма выше колен. Я также купил шляпу, ботинки и пару комплектов нижнего белья. Теперь у меня осталось около 35 долларов. Все здесь, включая профессора Бейкера, были очень радушны и несколько раз приглашали меня в гости. За несколько дней до Рождества профессор Бейкер пригласил меня к себе домой, где я поужинал и обсудил с ним мои планы. Он сказал, что не намерен позволить мне провести следующие четыре месяца так же, как я провел предыдущие, что я должен успокоиться и снова заняться писательством. Предложение о преподавании он отверг,