«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном - Синтия Л. Хэвен

бы несправедлива ввиду кошмарных обстоятельств и страдания, скрытых в каждой строке этой поэмы».

Я не помню его высказываний целиком, но, в сущности, он не сказал о поэме почти ничего хорошего. Обо всем этом мне рассказал Карл. Реакция Набокова в некотором роде ошеломила и расстроила его и тому подобное.

А Карл все рассказал Иосифу, по его настойчивой просьбе, и поэт так и не забыл и не простил Набокова.

Пожалуй, нюанс интересный. Как по-вашему: могло ли так случиться, что Карл рассказал об этом Иосифу еще до того, как Иосиф написал «Бабочку»? Это было бы немаловажно, верно?

Определенно. Профферы снова приехали в Россию в канун Нового, 1970 года [173] . Но, враждуя с кем-либо, он мог быть непоколебим. Вот мнение Эллендеи Проффер: «И Набоков, и Бродский были очень остроумными людьми и очень чувствительными в том, что касалось их литературной чести. Оба были самоуверенны, честолюбивы, и в обоих жил сильный дух соревнования. Оба враждебно относились к тому, что понимали под фрейдовской теорией бессознательного» [174] . Иосиф был, так сказать, дофрейдистом. Советский Союз двигался своим путем, в обход какого бы то ни было психоанализа.

Вообще-то в 1920‑х русские слегка соприкоснулись с психоанализом, они тогда перевели кое-что из Фрейда и тому подобное.

Знаю, но Фрейд не внес смятение в психологию.

А спустя недолгое время его запретили.

Бродскому не было свойственно глубокое самоосмысление своих внутренних противоречий.

Гм, погодите-ка. А как же «Одиссей – Телемаку?» Помните, чем оно заканчивается?

Да. Снами, и эти сны невинны.

Попробую вспомнить, как оно звучит по-русски: «…i sny tvoi, moi Telemakh, bezgreshny». В твоих снах, мой Телемак… вообще-то буквально это значит «sinless». А я, возможно, написал «blameless». Он кое-что знал о фрейдовском… об эдиповом комплексе.

Ну-у, да, он знал теорию. Но когда спустя годы он встал к микрофону на стадионе в Мичигане и сказал, что о мужчине можно судить по тому, хорошо ли он обходится с женщинами, он, казалось, не отдавал себе отчета, как обходится с женщинами сам.

Согласен.

Возможно, тут было не без зависти. Набоков олицетворял подлинную изысканность, к которой стремился Бродский.

А Набоков далеко отставал от Иосифа как от поэта. Вы согласитесь с этой оценкой?

Сомневаюсь, что хоть один из русских поэтов последних нескольких десятков лет мог превзойти творчество Иосифа, но, если честно, поэзию Набокова я совершенно не знаю. Однако не в этом суть…

Поэзия своего рода академическая. Она не возбуждает. Не ошеломляет мощью. Я не нахожу ее оригинальной. Строгая форма, правильность и все такое прочее. А его проза… мне очень понравилась одна его прозаическая вещь. Как там бишь? «Пнин». Вы ее читали?

Я ее много лет не перечитывал и не имею права о ней рассуждать, но, по-моему, Набоков явно любит этого человека, профессора Пнина – не то что своих персонажей из «Лолиты»! – и там есть очень смешные места. Пнин – профессор, он, как следует подготовившись, едет читать лекцию о гуманизме Пушкина то ли в колледж Сары Лоренс, то ли в Маунт Холиок, но пропускает свою остановку.

В книге полно таких безумных историй. Герой – рассеянный профессор, когда он говорит по-английски, то твердит: «The quittance, I must have the quittance»[175], подразумевая «the receipt»[176]. Kvitantsiia — русское слово, оно значит «receipt». Но профессора никто не понимает.

Милейший персонаж. Растяпа, неуклюжий и воистину милейший. Это великая книга. Не стану утверждать, что Набоков не пробуждает у меня теплых чувств. Как минимум эта книга пробуждает. Учтите, Бродский сказал: «„Дар“ – шедевр русской литературы». По-английски эта книга называется «The Gift».

По-моему, он сказал то же самое о еще одной вещи: о «Даре» и о «Приглашении на казнь». Они написаны раньше. Ранние вещи, 1930‑х годов, Иосиф эти вещи любил, восхищался ими.

У Иосифа были весьма противоречивые отношения с наследием Набокова – русского писателя, который, как и он, взялся писать по-английски. Критики неизбежно сравнивали их – не всегда в пользу Бродского.

Вот нюанс, о котором забывают эти критики, – Бродскому было колоссально трудно писать стихи прямо по-английски или переводить на английский свои русские стихи, ведь он до подросткового возраста не знал по-английски ни слова. Я сам, хоть и в куда меньшем масштабе, столкнулся с похожей сложностью. Стивен Спендер, выступая в качестве консультанта по поэзии, пригласил Бродского на фестиваль[177] в Сполето 1974 года, в Италию. Но советские власти через свое посольство в Риме прибегли к шантажу. Они пригрозили, что, если там «разрешат появиться этому не-поэту Бродскому», они отменят разрешение выступить в Сполето, выданное какой-то советской балетной труппе из провинции. Так что Спендер, друг Бродского, сдался и «распригласил» поэта. Бродский, уже успевший добраться до Лондона, среагировал благородно, сказал, что он-то сможет выступить в Сполето и в другой раз, но для «маленьких балерин из Перми» это единственный шанс туда попасть. Спендер, боясь навлечь гнев советской стороны, даже не разрешал мне ставить аудиозаписи с вечеров Бродского – разрешил только для очень узкого круга в чьем-то гостиничном номере.

В этих обстоятельствах один молодой британский поэт написал стихи – приветствие этим балеринам и знак восхищения ими, и попросил меня перевести стихи на русский. Я объяснил ему, что перевожу только с русского на английский, свой родной язык. Но он настаивал. Так что, скрепя сердце, я все-таки взялся переводить его стихи на русский. Это далось мне очень трудно, результат меня не устроил, но я разрешил поэту вручить его приезжим балеринам. Не знаю, как они восприняли перевод. Но позднее я слышал, что поэт дал почитать мой перевод одному русскому, а тот лишь рассмеялся. К тому времени я уже почти двадцать пять лет читал, писал и говорил по-русски. Я прочел и оценил по достоинству стихи Пушкина, Блока, Ахматовой, Пастернака и Цветаевой. Но перевод английских стихов на правильный русский литературный язык был мне не по плечу.

Так что я очень сопереживал Бродскому. Я также считал крайне несправедливым сравнивать Бродского с Набоковым и, как некоторые критики, заключать, что первый уступает второму: ведь родители Набокова были богаты, они наняли ему англичан – гувернанток и домашних учителей, когда он еще не ходил в школу.

Правда, Иосиф далеко пошел и без частных учителей.

Мне трудно поверить, что такое возможно, но он самоучкой выучился читать