Святые старцы - Вячеслав Васильевич Бондаренко

Из Оптиной к старцу регулярно приезжали «свои» - и за духовной помощью, и отчасти в надежде склонить к скорейшему возвращению «домой»... Но в эти годы вторым, новым «домом» для батюшки стало Шамордино. И это породило многочисленные нелепые слухи. О «недолжном» пребывании монаха в женской обители начали писать даже в Петербург. И хотя у батюшки оставалось множество пламенных приверженцев (среди них был уже всероссийски известный в то время отец Иоанн Сергиев (1829-1908), известный как Иоанн Кронштадтский, - он называл отца Амвросия «великим Старцем», всякий раз передавал ему поклоны), - слухи эти ширились, набирали силу. Недовольство высказывал и новый епископ Калужский и Боровский Виталий (Иосифов, 1831-1892), надеявшийся увидеть старца в Оптиной. Пошли разговоры о том, чтобы немедленно вернуть его в пустынь - хотя бы и против его воли, силой. В июле 1891 года одна посетительница, приехав в Шамордино, рассказала отцу Амвросию об этом намерении владыки Виталия.

«Батюшка был в это время страшно слаб, - вспоминала она. - Народ совсем задавил его. Голос у него совсем упал, что стало часто у него являться в последнее время. Хибарка его для приема народа только отделывалась, а сам он помещался в летнем помещении покойной настоятельницы, матушки Софии. Батюшка мне ответил: “Жив Господь Бог мой, и жива будет душа моя, а ты знай, что над всеми владыками есть Вышний Владыка; ехать в Оптину я не собираюсь, да и куда я теперь поеду?”

И Батюшка развел руками около себя. Затем продолжал: “Разве только...” Голосок у Батюшки так при этом упал, что я только расслышала: “Конец сентября или начало октября”». Собеседница решила, что старец говорит о своем грядущем уходе в затвор, и страшно расстроилась. Между тем отец Амвросий уже не раз иносказательно говорил о приближающейся кончине.

Здоровье его, и всегда-то бывшее плохим, расстроилось окончательно. Сильно опухли ноги, опухало лицо, начались сильные ревматические боли. На утреннее правило он вставал теперь в пять часов, бывало, что келейники будили его против воли. Вставая, он тихонько приговаривал: «Ох, все больно.» Навестивший его в августе 1891 года кандидат Московской духовной академии описывал старца в письме как «бледного и слабого до последней степени. Кожа едва облегает кости, нижняя губа трясется, так и думаешь, что он вот-вот сейчас умрет. Если что живо в этом почти мертвом теле, так это глаза небольшие, светло-карего цвета, лучистые, добрые, наблюдательные и проницательные. В них будто сосредоточивается вся жизнь, и они представляют удивительный контраст с мертвенной бледностью лица и поразительной слабостью тела».

Но даже когда 22 сентября, в воскресенье, отец Амвросий пожаловался на сильную боль в ушах, всерьез никто не обеспокоился - к его болезненному состоянию привыкли, а мысль о том, что любимый Батюшка может умереть, просто не укладывалась в голове. Тем не менее болезнь быстро прогрессировала, он потерял слух, жаловался на сильные боли во всем теле. 27-го нарыв в ухе лопнул, и больному вроде бы полегчало. Но 4 октября болезнь возобновилась. У старца был сильный жар, температура доходила до сорока, он тяжело и хрипло дышал. Глаза его были устремлены вверх, губы быстро шевелились. В ночь на 9 октября он в последний раз причастился Святых Христовых Таин. Причастил старца его келейник, приехавший из Оптиной пустыни иеросхимонах Иосиф (Литовкин).

В четверг, 10 октября, силы совсем оставили больного. Пульс становился слабее, дыхание - реже. Отец Иосиф поспешил в скит, чтобы взять оттуда вещи для погребения - старую мантию, власяницу и холщовую рубашку старца Макария (Иванова), на которой рукой отца Амвросия была сделана надпись: «По смерти моей надеть на меня неотменно».

Свидетельница смерти старца записывала: «В келию к Батюшке я попала за 20 минут до его кончины. Знать, это случилось по воле Божией. Меня пропустила одна раба Божия. Старец все так же лежал, как и ночью. Дыхание становилось реже. Когда я вошла, на коленях подле него стоял о. Исаия. О. Фодор (по прочтении в последний раз в 11 часов дня канона Божией Матери на исход души) осенял Старца крестом. Остальные, присутствовавшие тут, монахини стояли кругом. Я поместилась в ногах». Как только закончили читать канон, лицо старца побледнело, он сильно потянул в себя воздух... Затем «Батюшка поднял правую ручку, сложив ее для крестного знамения, донес ее до лба, потом на грудь, на правое плечо, и донеся до левого, сильно стукнул об левое плечко, видно потому, что это ему стоило страшного усилия; и дыхание прекратилось. Потом он еще вздохнул в третий и последний раз». Часы показывали 11.30.

Присутствовавшие еще долго стояли молча, боясь нарушить торжественную минуту разлучения души праведника с телом. Лик старца был светел и спокоен, на нем запечатлелась улыбка. Когда весть о кончине отца Амвросия распространилась по монастырю, поднялся плач, скоро перешедший в «какой-то общий ужасающий стон беспомощности и безнадежия».

Пока шли приготовления к погребению, во все концы России летели телеграммы с сообщением о кончине старца. Великий князь Константин Константинович (он очень взволновался при известии о болезни отца Амвросия, прислал ему две ободряющие телеграммы) отреагировал на новость так: «Всею душою разделяю скорбь вашей святой обители об утрате незабвенного Старца, и радуюсь с вами об избавлении праведной его души. Сотвори ему, Господь, вечную память. Благодарю отца Скитоначальника за извещение. Константин». А епископ Калужский и Боровский Виталий, как раз выехавший из Калуги в Шамордино для встречи со старцем, сказал: «Теперь я вижу, что это Старец пригласил меня на отпевание. Простых иеромонахов епископы не отпевают, но этот Старец так велик, что его непременно должен отпеть епископ». Так и вышло - 13 октября, в воскресенье, владыка Виталий возглавил отпевание старца, в котором участвовали также настоятели шести обителей, протоиереи, иеромонахи - всего 28 священнослужителей. К этому времени в Шамордино, узнав о смерти отца Амвросия, со всей России съехалось около восьми тысяч верующих.

Многих смутило, что поначалу от тела покойного исходил запах тления. Но те, кто тесно общался с батюшкой, напомнили: он предрекал это, называл следствием неумеренных похвал, расточаемых ему при жизни. «За прославление, за то, что здесь все кланяются, тело по смерти испортится - прыщи пойдут», - говорил он. Но уже на другой день от тела начал исходить тонкий, стойкий запах меда.

На следующий день траурная процессия медленно двинулась из Шамордина в Оптину. Гроб несли на руках то шамординские сестры, то оптинцы, то миряне,