Святые старцы - Вячеслав Васильевич Бондаренко

нас несчастии и моем слишком бурно проявившемся горе, то старец спросил его, верующая ли я, и когда Федор Михайлович отвечал утвердительно, то просил передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе старец Зосима сказал опечаленной матери <...> Из рассказов Федора Михайловича видно было, каким глубоким сердцеведом и провидцем был этот всеми уважаемый старец».

Келейник старца иеросхимонах Иосиф (Литовкин, 18371911) в статье «Н. В. Гоголь, И. В. Киреевский, Ф. М. Достоевский и К. Н. Леонтьев перед старцами Оптиной пустыни» вспоминал, что беседы отца Амвросия с Достоевским шли долго, и говорили они «о многих насущных вопросах духовной жизни и спасении души». А другой ученик отца Амвросия, отец Варсонофий (Плиханков), передавал своим духовным чадам даже часть диалога собеседников. Отец Амвросий спросил Достоевского, что заставило его уверовать, и услышал в ответ:

- Да я видел рай. Ах, как там хорошо, как светло и радостно! И насельники его так прекрасны, так полны любви. Они встретили меня с необычайной лаской. Не могу я забыть того, что пережил там, - и с тех пор повернул к Богу!

У отца Амвросия Достоевский был вместе с философом Владимиром Сергеевичем Соловьевым (1853-1900). После беседы с ними отец Амвросий охарактеризовал Достоевского кратко: «Это - кающийся», а о Соловьеве сказал, что «этот человек не верит в загробную жизнь». По поводу Соловьева богослов В. Н. Лосский заметил, что «встреча со старцем не оставила ни малейшего следа в его произведениях. Метафизик, чья мысль искала христианского синтеза, развиваясь целиком в пределах неоплатонического и немецкого идеализма, великий визионер, живший в чуждой христианству мистической традиции, утопист, лелеющий идею теократии - Соловьев оставался нечувствительным к живой традиции православия, к исторической реальности современной ему Русской Церкви».

Нет сомнения, что именно под влиянием бесед со старцем создавал Достоевский образ старца Зосимы из романа «Братья Карамазовы». И хотя романный Зосима, его манера говорить и поучения никоим образом не являются «отражением» старца Амвросия, уже в начале ХХ века многим образованным посетителям Оптиной пустыни связь между реальным и вымышленным старцами представлялась бесспорной. Более того, именно через призму никогда не существовавшего Зосимы некоторые паломники воспринимали и саму пустынь. Так, в 1912 году, посещая старца Анатолия (Зерцалова), студент Петербургской духовной академии И. Смоличев писал: «Яркий образ Зосимы - олицетворение идеального, светлого, божественного - невольно всплыл в нашем представлении при виде одухотворенного, детски светлого лица батюшки отца Анатолия».

Трижды - в 1877, 1881 и 1890 годах - был у старца Амвросия Лев Николаевич Толстой. Познакомились они 26 июля 1877-го; краткий отголосок первой встречи запечатлен в письме Толстого Н. Н. Страхову от 16 августа 1877 года: «Меня отец Амвросий назвал “Молчуном”, и вообще считают, что я закоснел в неверии».

Во второй раз Толстой пришел в пустынь из Ясной Поляны пешком (это около двухсот километров), в крестьянской одежде. Но когда он обратил на это внимание старца, отец Амвросий с улыбкой ответил: «Так что же из этого?» 15 июня 1881 года они провели в беседе два часа. Отзывы Толстого после этой встречи были противоречивы. С одной стороны, его раздражали и «болезненная» вера старца, и другие монахи, с другой - он отозвался о старце так: «Этот отец Амвросий совсем святой человек. Поговорил с ним и как-то легко и отрадно стало у меня на душе. Вот когда с таким человеком говоришь, то чувствуешь близость Бога». А старец, указывая на Толстого, направлявшегося к выходу из скита, произнес:

- Никогда не обратится ко Христу! Горды-ыня!..

Третье свидание, 27 февраля 1890-го, оказалось самым тяжелым. Сохранилось такое его описание: «Войдя к старцу, Толстой принял благословение и поцеловал его руку, а выходя, поцеловал в щеку, чтобы избежать благословения. Разговор между ними был столь острым и тяжелым, что старец оказался в полном изнеможении и еле дышал. “Он крайне горд”, - отозвался о нем отец Амвросий». А сам Толстой записал в дневнике: «В Оптиной Машенька (сестра писателя М. Н. Толстая, послушница Шамординской пустыни. - В. Б.) только и говорила про Амвросия, и всё, что говорит, ужасно. Подтверждается то, что я видел в Киеве: молодые послушники - святые, с ними Бог, старцы не то, с ними дьявол. Вчера был у Амвросия, говорил о разных верах. Я говорю: где мы в Боге, то есть в истине, там все вместе, где в дьяволе, то есть лжи, так все врозь... Амвросий - жалок, жалок своими соблазнами до невозможности. По затылку бьёт, учит. монастырь духовное сибаритство».

Комментировать эти насквозь пропитанные гордыней строки сложно. Определить монастырь как «духовное сибаритство», написать о том, что «со старцами - дьявол», а одного из величайших русских людей назвать «жалким» мог лишь полный духовный слепец. Духовным исканиям Льва Толстого, в том числе и его особой связи с Оптиной пустынью (накануне смерти в 1910 году Толстой снова приезжал в монастырь, но в скит не заходил и со старцами не виделся), посвящено немало литературы, и здесь мы не будем подробно останавливаться на эволюции взглядов писателя. Толстой - пожалуй, единственный пример того, когда посещение Оптиной пустыни, общение с великим старцем не изменили духовный мир человека в лучшую сторону...

В корне иной пример - отношения отца Амвросия с Константином Николаевичем Леонтьевым (1831-1891). Разносторонний и талантливый человек - дипломат, врач, философ, прозаик, публицист, - он впервые посетил Оптину пустынь в августе 1874 года, и этот визит изменил всю его жизнь. Он начал проводить в монастыре целые месяцы, а в 1887-м и вовсе переселился туда, сняв дом рядом с пустынью. «В Оптиной летом, особенно если взять ее вместе с Козельском, соседними деревнями и помещичьими усадьбами, с богомольцами как знатными, так и простыми, видишь в сокращении целую Россию, понимаешь, как она богата», - писал он. Особое восхищение Леонтьева вызывал старец Амвросий. «Отец Амвросий по натуре и по уму склада более практического, чем созерцательного, - писал он. - “Практичность”, разумеется, не в каком-нибудь мелком смысле, а в самом высоком и широком. <...> Он скорее шутлив и весел, чем угрюм и серьезен, весьма тверд и строг иногда, но чрезвычайно благотворителен, жалостлив и добр. Теорий моих и вообще “наших идей” <...> он не знает и вообще давно не имеет ни времени, ни сил читать. Но эпоху и людей он понимает превосходно, и психологически. Опыт его изумительный». В другом письме он так отзывался о старце: «Это удивительно тонкий ум, и именно в практическом направлении,