За Японию против России. Признания английского советника - Генри Чарльз Сеппинг Райт

находилось очень много китайской черни, которая из угождения победителям могла счесть за похвальное действие толкнуть или оскорбить русского; именно от подобной случайности желал охранить меня капитан.

К борту подошел маленький адмиралтейский катер и мы нырнули в темноту. Приближаясь к месту стоянки судов, мне бросилось в глаза яркое освещение гавани: находившиеся там корабли были обведены по всем контурам линиями разноцветных фонарей, а между тем за последние месяцы так строго требовалось тушить все огни.

Ночь была очень тихая и хотя при быстром движении по воде чувствовался некоторый холод, — этот вечер был одним из числа самых прекрасных, проведенных мною в Маньчжурии. Разноцветные фонари сообщали всему окружающему неизъяснимое очарование, заставлявшее нас молча любоваться феерической красотой этого зрелища. Иллюминованное пространство было окружено мраком, в котором тонули тяжелые облака дыма, медленно поднимавшиеся из судовых труб. Дальний преобразился до неузнаваемости: все главные улицы украсились бесчисленными бумажными фонарями.

На перекрестке главных улиц, по которым должны были проходить все процессии, мы оказались в центре густой толпы, состоявшей из многих тысяч солдат победоносной армии, китайцев и городских жителей, почти поголовно высыпавших на улицы. Все солдаты имели при себе холодное оружие, но нигде не произошло ни малейшего недоразумения; между ними не было ни одной ссоры и я не видел ни одного пьяного человека. Японские солдаты и матросы — народ трезвый, предпочитающий чай всем остальным напиткам; они любят именно вкус чая, а кроме того и просто к нему привыкли.

Главное участие в процессиях принимали японские рабочие и служащие в адмиралтействе, хотя было и много китайцев, которые несли огромные фонари, звонили в колокольчики, били в гонги и вообще разделяли охватывавшее всех возбужденно радостное оживление. Фонари были различных фасонов: для тех, которые надевались на голову в виде шляпы, — образчиками могли смело служить обыкновенные уличные лондонские лампы; перед нами прошло не менее 2000 этих головных фонарей. Другие, гораздо больших размеров с патриотическими надписями, несли в виде знамен, и они отличались удивительным разнообразием форм. Некоторые походили на древние рыцарские знамена, другие напоминали римских орлов, пирамиды, китайские храмы… В промежутках несли на плечах эмблематические колесницы и картины вместо того, чтобы их везти на колесах. В общем, процессия очень походила на иллюминованный торжественный выезд лорд-мэра.

Самым любопытным предметом в процессии была прекрасная модель «Такачихо», одного из крейсеров, участвовавшего в потоплении «Рюрика»; все детали его были дивно выполнены вплоть до боевых фонарей на мостике, лучи которых постоянно скользили по лицам окружавшей толпы. Заключительным номером «Банзай» был фейерверк и огромные зажженные костры перед ратушей.

Из Порт-Артура вывезли всех пленных, взятых там при сдаче крепости, и я нисколько не сомневаюсь, что они были очень рады оставить этот ужасный город, — место такой долгой страдальческой борьбы! Говорили, что генерал Стессель получил очень ласковое, приветливое письмо от японского императора.

На нашем корабле некоторое время ощущался недостаток в команде, потому что часть матросов была отправлена в Японию для отбытия ими очередных занятий в учебно-артиллерийском отряде, которые не прерывались во все время войны и продолжали идти своим обычным порядком.

Канонерка «Уджи» захватила открытую лодку с шестью русскими, вышедшую из Порт-Артура и несомненно старавшуюся пробраться в Чифу. Заметив приближение канонерки, они бросили свое оружие в воду; их привезли в Дальний и передали в распоряжение адмирала — командира порта. Хотя они называли себя матросами, но судя по одежде и тому факту, что при них были подзорные трубы и ценные золотые вещи, легко можно было убедиться в том, что это были русские офицеры. Мне не удалось узнать, принадлежали ли они к числу офицеров, отказавшихся сдаться и предпочитавших сделать отчаянную попытку к бегству, или же они нечестным образом нарушили данное ими слово.

Я получил письменное приглашение от генерала Ниши, генерал-губернатора Ляояна, присутствовать на «Банзае», празднуемом в тот же самый вечер; мы отправились туда вместе со старшим инженер-механиком. Для торжества был выбран китайский театр, как самое большое общественное здание, к которому мы пробирались по узким улицам, запруженным толпами народа. Театр был украшен снаружи очень красиво: отовсюду развевались национальные флаги. По предъявлении наших пригласительных билетов нас провели наверх в ложу адмирала, которая по своему расположению соответствовала ложам рядом со сценой английских театров. Внутренняя отделка была очень простая; кроме одного широкого балкона там ничего не было. Сцена была занята множеством столов с расставленными на них фруктами, кувшинами с сакэ, ящиками с палочками, причем у каждого места лежал «ноши» с коробкой сладостей.

Представление было чем-то вроде кафешантанного дивертисмента: оно состояло из длинной комической песни и маленькой очень шумной пьесы с чрезвычайно пышными костюмами. Главная роль в ней принадлежала отцу деспотического характера, который безжалостно прерывал воркование любящей парочки звуками барабана и трех гонгов, едва лишь замечал малейшее проявление их взаимной привязанности. В заключение шла очень остроумная, веселая и смешная пьеса, хорошо разыгранная японскими артистами, один из которых представлял в комическом виде, как европейцы сидят на корточках на японский манер, и он преуморительно передразнивал спотыкавшегося европейца, когда тот встает из непривычного положения.

Между тем делались приготовления к ужину и скоро столы ломились под тяжестью закусок и внушительного строя бутылок. Для меня осталось загадкой, откуда могло явиться все поданное; право, немногие лондонские оптовые торговцы могли бы доставить большее разнообразие таких прекрасных холодных закусок. Из иностранцев было приглашено только двое: я и полковник Юм, один из английских агентов, только что приехавший из Ляояна и остановившийся здесь по дороге в Токио. Вошедшие военные оркестры заняли сцену, и гости приняли это за приглашение снова сесть на свои места; стульев, конечно, не было. После сыгранного оркестром национального гимна, при провозглашении тоста за императора, мы долго и громко кричали «Банзай!». Меня познакомили со многими офицерами, между прочим с подполковником Ниши из главного штаба. Он мне весело сказал: «Мы все хорошо знаем о вас, Райт и вы поедете завтра же в Порт-Артур, раньше, чем это будет разрешено кому-либо другому».

Разумеется, подобное отличие было мне в высшей степени приятно, но, к несчастью, мне не удалось участвовать в обещанной поездке, так как наш корабль отправлялся в трехдневное крейсерство в залив Кинчоу для вылавливания мин. На следующий день флот давал армии ответный «Банзай». Я получил приглашение от адмирала Того присутствовать на этом морском торжестве, которое праздновалось на «Кимоно-Мару», одном из самых больших вспомогательных крейсеров. В 11 часов 45 минут мы с капитаном спустились в сторожевую шлюпку, которая быстро доставила нас на «Кимоно-Мару», весь разубранный весело развевавшимися флагами. На покрытых мхом клумбах стояли удивительные искусственные деревья, везде распускались бумажные цветы и вся закрытая