Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

ли ты наблюдать это у себя дома – возможно, и нет, ведь Юг все еще консервативен и по большей части не разбавлен; но признаки беспорядков здесь ужасают. Во-первых, наша конституция закрепила самую пагубную политическую теорию из когда-либо придуманных – а именно, что люди созданы равными. Я взываю к твоему суждению, к твоему здравому смыслу – видела ли ты когда-нибудь двух людей, которые были бы равны в каком-либо отношении? В интеллекте, в физической силе, в воображении, в мужестве, в рассудительности, в любом из тех качеств, которые помогают нам в этом бушующем мире? Более того, мы, южане, как никто другой, признаем ложность этой доктрины на практике, во всяком случае, на практике же лицемерно ее защищаем. Признаем ли мы равенство негров? Даем ли мы им право голоса? И все же никто не может лучше провозгласить равенство, чем один из наших конгрессменов-шарлатанов на пне. Нас тошнит от этого. Тем не менее, ежегодно мы привозим в эту страну сотни тысяч представителей низших рас, латиноамериканцев, неразвитых физически, умственно отсталых людей. Из них мы выращиваем завтрашних американцев – «надежду мира». Невозможно смотреть на них без замирания сердца. Разве может из этого получиться что-то хорошее? Я не пессимист, но зачем пытаться уклониться от фактов? Мы – настоящие муравьи.

Если у тебя есть какие-то письма, отправляй их по адресу Гарольда Дабла, рекламное агентство «Холланд», Пятая авеню, 244.

Я переехал из Маунтин-Лейкс, потому что это было слишком далеко и стоило мне 2,20 доллара в день. Завтра или в воскресенье в город приедет друг, и я надеюсь снять у него комнату. Я чувствую себя довольно хорошо, но в настоящее время мне жарко и я не мылся. Надеюсь, что у тебя все хорошо, что ты бережешь свое здоровье и не перетруждаешься летом. Шлю тебе всю свою любовь и добрые пожелания.

С любовью, твой сын,

Том

Альберту Котесу

[Нью-Йорк]

[начало сентября, 1923]

Мой дорогой Альберт:

Всего несколько строк, чтобы сообщить тебе, что я возвращаюсь домой и надеюсь увидеть тебя на Холме [Чапел-Хилл] раньше, чем пройдет еще много недель. Я не буду заезжать к тебе по дороге, но рассчитываю зайти по возвращении. Я пробыл в Кембридже до середины августа, работая над своей новой пьесой [«Дом» (ставший «Маннерхаусом»)] – два акта которой завершены. Затем я поехал в Нью-Гемпшир на неделю с профессором Бейкером или другими друзьями и вот уже три недели нахожусь в Нью-Йорке, часть времени с Лейси Мередит и Биллом Фолгером [два выпускника Университета Северной Каролины, с которыми Вулф жил в одной квартире 439, на 123-ей Западной Улице, той осенью], у которых есть квартира на 123 Улице. Я сейчас живу там. Я провел здесь время, пересматривая и перепечатывая свою пьесу [«Добро пожаловать в наш город»], и завтра-послезавтра сдам ее в театральную Гильдию. Потом – домой.

Помни обо мне – вернее, об этой пьесе – в своих молитвах, Альберт. Это почти все, что у меня сейчас есть, кроме уверенности моей матери и веры в меня профессора Бейкера. Он написал ей вопиющее письмо от моего имени, а потом написал, что если она «не предоставит в мое распоряжение все семейное состояние и не попросит меня больше никогда не упоминать ни о какой карьере, кроме драматической, то она прогадает». Так что, как видите, я один из тех людей, которые бедны деньгами, но обладают некоторыми другими ценными вещами, одна из которых, конечно же, твоя дружба.

Я буду рад вернуться домой, хотя бы ненадолго, рад увидеть своих родных, Эшвилл, Холм, тебя! Знаешь, если бы ты писал пьесы, Альберт, думаю, я бы тебе завидовал – это были бы чертовски хорошие пьесы. А так я горжусь твоими достижениями почти так же, как своими собственными. Я предвижу для тебя такой несомненный успех, будь то в качестве преподавателя [Коутс вернулся в Университет Северной Каролины в качестве ассистента профессора права, а позже являлся профессором права, основателем и директором Института управления] или практикующего адвоката, что эта перспектива порой кажется тебе однообразной. Я надеюсь, что время от времени ты будешь пытаться потерпеть неудачу, чтобы придать немного остроты и разнообразия существованию, если оно тебе надоест. Интересно, перестану ли я когда-нибудь быть ребенком в некоторых отношениях? Я неистово хочу увидеть Холм, но меня сдерживает желание вернуться с каким-то определенным достижением за плечами – а именно, с продажей пьесы. Прошу Бога, чтобы мое желание исполнилось до того, как пройдет еще один год – еще один месяц!

Напиши мне пару строк в Эшвилле. Адрес: Спрус-Стрит, дом 48. Стоит ли мне в заключение пожелать тебе успеха? С таким же успехом я могу попрощаться с Геркулесом и пожелать ему здоровья.

Следующие фрагменты письма профессору Бейкеру были найдены среди бумаг Вулфа и, очевидно, были написаны в период его окончательного разочарования в «47-ой Студии», начавшегося после провала «Добро пожаловать в наш город» в мае 1923 года и завершившегося принятием им должности преподавателя в Нью-Йоркском университете в январе 1924 года. Поскольку многие из них, очевидно, были написаны летом или в начале осени 1923 года, они включены в сборник по состоянию на эту дату, хотя некоторые могли быть написаны немного раньше или позже.

Джорджу Пирсу Бейкеру

Я чувствую, что пришло время поговорить с вами, как и подобает нашей дружбе, – свободно, откровенно и искренне. Вы имеете дело с чем-то большим, чем пьеса, сэр. В ваших руках судьба и предназначение 190 фунтов крови, костей, мозга, страсти, чувств – то есть вашего покорного слуги. Надеюсь, это не чрезмерная ответственность, но это правда, и вы должны это знать.

Я признаю добродетель – способность выдерживать критику. К сожалению, я не обладаю этой добродетелью. В прошлом году моя злополучная пьеса вернулась, чтобы пустить мне кровь; пружины творческого действия замерли, и в черноте своего отчаяния я сомневался, вернутся ли они когда-нибудь. Они вернулись, потому что умер мой отец, потому что на меня обрушились более глубокие трагедии любви, ненависти и презрения. Эти вещи уменьшали и ослабляли другие. Но согласно системе…

Способность воспринимать такую критику, о которой вы не так давно говорили, может сделать разницу между второсортным и великим художником. Я в это не верю. Быть великим художником зависит от такой черствости не больше, чем от умения глотать касторовое масло, или синеглазых устриц, или жареные свиные отбивные. Это не имеет никакого отношения к делу. Ни вы, ни кто-либо другой не может сделать меня