Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

цензурный запрет, в домах друзей и знакомых или ставил их в домашнем театре. Особенно восхищался он тургеневской комедией «Нахлебник» и ролью Кузовкина. К постановке на сцене готовилась и следующая пьеса Тургенева «Где тонко, там и рвется».

20 октября актер Щепкин познакомил Ивана Сергеевича с Гоголем, автором «Мертвых душ», творчеством которого Тургенев восхищался. Писатель встретил их, стоя за конторкой с пером в руке, он выглядел усталым и постаревшим. «Длинный, заостренный нос придавал физиономии Гоголя нечто хитрое, лисье, – вспоминал Тургенев, – невыгодное впечатление производили также его одутловатые, мягкие губы под остриженными усами; в их неопределенных очертаниях выражались – так по крайней мере мне показалось – темные стороны его характера: когда он говорил, они непонятно раскрывались и выказывали ряд нехороших зубов; маленький подбородок уходил в широкий бархатный черный галстук… «Какое ты умное, и странное, и больное существо!» – невольно думалось, глядя на него».

Пьесы «Холостяк» и «Провинциалка» все-таки удалось поставить, и успех их был огромным. «Вообразите себе, меня вызывали такими неистовыми криками, что я наконец убежал совершенно растерянный, словно тысячи чертей гнались за мной, и брат мой тотчас рассказал мне, что шум продолжался добрую четверть часа и прекратился только тогда, когда Щепкин вышел и объявил, что меня нет в театре. Я очень жалею, что удрал, так как могли подумать, что я манерничаю. Милый Щепкин пришел обнять меня и побранить за бегство», – писал он Полине Виардо. В конце года Тургенев едет в Петербург, где в декабре состоялась первая постановка его комедии «Где тонко, там и рвется». Пьеса была разыграна в бенефис актрисы Н.В. Самойловой. А в январе 1852 года была поставлена в Петербурге пьеса «Безденежье».

Николай Гаврилович Чернышевский вспоминал о тесной дружбе Тургенева с Некрасовым: «Тургенев до своей ссоры с Некрасовым, когда жил в Петербурге, заезжал к Некрасову утром каждый день без исключения и проводил у него все время до поры, когда отправлялся делать свои великосветские визиты; с визитов обыкновенно возвращался опять к Некрасову; уезжал и опять приезжал к нему, очень часто оставался у Некрасова до обеда и обедал вместе с ним; в этих случаях просиживал у Некрасова после обеда до той поры, когда отправлялся в театр или, если не ехал в театр, просиживал до поздней поры отправляться на великосветские вечера. Каждый раз, когда заезжал к Некрасову, он оставался тут все время, какое имел свободным от своих разъездов по аристократическим знакомым. Положительно, он жил больше у Некрасова, чем у себя дома».

Авдотья Яковлевна Панаева между тем вспоминала о конфликте между писателями, случившемся в 1851 году: «Не прошло и года, как из-за Тургенева произошла остановка в печатании книжки «Современника». Он должен был дать рассказ, но не прислал его. Некрасов волновался, два раза ездил к нему, но не заставал дома; наконец, написал ему записку, убедительно прося тотчас прислать рукопись. Тургенев явился и, войдя в комнату, сказал:

– Браните меня, господа, как хотите, я даже сам знаю, что сыграл с вами скверную штуку, но что делать, вышла со мной пренеприятная история. Я не могу дать вам этого рассказа, а напишу другой к следующему номеру…

– Теперь мне самому гадко, – произнес Тургенев, и его как бы передернуло; тяжело вздохнув, он прибавил: – Я запродал этот рассказ в «Отечественные записки»! Ну, казните меня.

Некрасов даже побледнел, а Панаев жалобно воскликнул:

– Тургенев, что ты наделал!

– Знаю, знаю! все теперь понимаю, но вот! – И Тургенев провел рукой по горлу. – Мне нужно было 500 рублей. Идти просить к вам – невежливо, потому что из взятых у вас двух тысяч я заработал слишком мало…

Некрасов… отпер письменный стол, вынул оттуда деньги и, подавая их Тургеневу, сказал: «Напиши извинительное письмо».

Тургенева долго пришлось упрашивать; наконец он воскликнул:

– Вы, господа, ставите меня в самое дурацкое положение… Я несчастнейший человек!.. Меня надо высечь за мой слабый характер!.. Пусть Некрасов сейчас же мне сочинит письмо, я не в состоянии! Я перепишу письмо и пошлю с деньгами.

– Боже мой, к чему я все это наделал? Одно мне теперь ясно, что где замешается женщина, там человек делается непозволительным дураком!..

С тех пор Тургеневу был открыт неограниченный кредит в «Современнике»…

Полистная плата Тургеневу с каждым новым произведением увеличивалась. Сдав набирать свою повесть или рассказ, Тургенев спрашивал Некрасова, сколько им забрано вперед денег. Он никогда не помнил, что должен журналу.

Некрасов говорил цифру тургеневского долга.

– Ох, ой! – восклицал Тургенев. – Я, кажется, никогда не добьюсь того, чтобы, дав повесть, получить деньги – вечно должен «Современнику»! Как хочешь, Некрасов, а я хочу скорей расквитаться, а потому ты высчитай на этот раз из моего долга дороже за лист; меня тяготит этот долг.

Некрасов хотя морщился, но соглашался, а Тургенев говорил: «Напишу еще повесть и буду чист!»

Но не проходило и трех дней, как получалась записка от Тургенева, что он зайдет завтра и чтоб Некрасов приготовил ему 500 рублей: «До зарезу мне нужны эти деньги», – писал он».

* * *

В феврале 1852 года, находясь в Петербурге, Тургенев услышал о смерти Гоголя. Событие это потрясло его до глубины души. «Скажу вам без преувеличения, – писал он Ивану Аксакову, – с тех пор, как я себя помню, ничего не произвело на меня такого впечатления, как смерть Гоголя».

И в одном из редких в этот период писем к Полине Виардо Тургенев сообщает: «Нас поразило великое несчастье: Гоголь умер в Москве!.. Вам трудно оценить всю огромность этой столь жестокой, столь невосполнимой утраты. Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в эту минуту. Для нас он был не просто писатель: он нам открыл нас самих; он во многих отношениях был для нас продолжателем Петра Великого. Быть может, эти слова покажутся вам преувеличенными, вызванными горем, но вы не знаете его; вы знаете только самые незначительные из его произведении, и если б даже вы знали их все, то и тогда вам трудно было бы понять, чем он был для нас, надо быть русским, чтобы это почувствовать».

Еще больше потрясло Тургенева то, что Гоголь «умер, предав всё сожжению, всё – второй том «Мертвых душ», множество оконченных и начатых вещей, – одним словом, всё!». Феоктистову 26 февраля 1852 года он сообщает: «…Я чувствую, что в этой смерти этого человека кроется более, чем кажется с первого взгляда, – и мне хочется проникнуть в эту грозную и горестную тайну. Меня это глубоко поразило – так глубоко, что я не помню подобного впечатления».

С. Аксакову 3 марта: «Мне,