Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

зрителям, что Верещагин наложил руку на три свои картины. Однако сумасшедшим меня не объявляйте! Сделал я это в здравом уме и трезвой памяти. Пусть сама публика, пусть посетители сами осудят или оправдают меня. Эх, генерал, генерал!.. Оказывается, не так легко и просто жить в этом петербургском свете!..

Исчезновение трех картин с выставки и уничтожение их художником вызвало немало толков и слухов. Печать умалчивала об этом факте. Мусоргский написал музыку на балладу Голенищева-Кутузова «Забытый» и посвятил ее Верещагину. Цензура немедленно уничтожила весь тираж баллады.

Встретясь с Мусоргским, Верещагин, успокаивая себя и композитора, сказал:

— Ничего, дружище! Пройдет эта травля, и ваша музыка о «Забытом» загремит. Народные мотивы силой жандармской не заглушить. Вот, вы знаете, не успела еще закрыться выставка, фотографы тысячами печатают репродукции «Забытого».

Мусоргский горячился, рвал ворот вышитой косоворотки, бил себя кулаком в грудь:

— Василий Васильевич, писал я музыку, любя и понимая суть картины. А эти верстовые столбы в форменных фуражках, эти башибузуки, что делают?! Песню душат!.. Слыхано ли? Где, в какой стране еще это возможно!

— В любой, Модест Петрович, в любой, а в нашей — особенно.

— До каких же пор в наш век цивилизации будет позволительно делать такое? Да кому? Этим шкуродерам, слизнякам!.. Слава богу, что у нас есть Стасов! Без него — ох, туго было бы нашему брату!.. Василий Васильевич, прошу вас — побывайте на представлении «Годунова»!

— Не могу, Модест Петрович, уеду, вот-вот уеду, а куда — и сам не знаю. Когда-нибудь, в другое время, с удовольствием послушаю вашу оперу.

Верещагин собирался скорее покинуть Петербург. Далекая сказочная Индия всеми красками рисовалась в его воображений-Третьяков приобрел туркестанскую серию картин за крупную сумму в рассрочку, с условием дозволять автору экспонировать отдельные «тузовые» картины на выставка в России и в крупнейших заграничных городах.

В путешествие

Перед поездкой в Индию Василий Васильевич некоторое время находился в Петербурге. Однажды он зашел в Публичную библиотеку к Стасову — посоветоваться, что взять с собой из книг. Его интересовал во всех подробностях путь в Индию, природа, люди, хозяйственная жизнь и обычаи жителей Индии. Владимир Васильевич вышел из-за своего рабочего стола, сплошь заваленного книгами, журналами, вырезками из газет и рукописями, крепко пожал Верещагину руку и усадил его в глубокое кожаное кресло.

— Значит, решили опять путешествовать?

— Да, поеду, — ответил Верещагин и стал подробно рассказывать о своих планах. — Вначале я хотел побывать в Соловках, в Сибири, в Приамурье, затем — через Китай и Тибет — пробраться в Индию. Подобрал было себе спутника, но тот струхнул и от такой поездки отказался. Ну, что ж, тогда решил я ехать другим путем, а в спутники взять мою Елизавету Кондратьевну. Вы с ней еще не знакомы? Позвольте, позвольте, она здесь, в библиотеке, в отделе этнографии делает кое-какие выписки и заказы…

Через две-три минуты Елизавета Кондратьевна, маленькая и тщедушная на вид, стояла между двумя крепкими бородачами и, смущенно улыбаясь, говорила:

— Владимир Васильевич, я вас прекрасно знаю по вашим статьям. Я столько слышу о вас от Василия Васильевича, что уже испытываю к вам нечто вроде ревности.

— Да уж как можем, так и дружим, — широко развел руками Стасов. Пристально посмотрев на Елизавету Кондратьевну, он в мыслях не одобрил намерения Верещагина взять жену в Индию.

— И вы, Елизавета Кондратьевна, собираетесь путешествовать с ним по Индии? — удивленно спросил Стасов.

— Я его одного не отпущу.

— Однако вы храбрая женщина!..

— Под стать мне, — шутливо вставил Верещагин, поглаживая бороду.

— И вы не боитесь ни дикарей, ни зверей, Елизавета Кондратьевна?

— С Василием Васильевичем я никого и ничего не боюсь, — весело ответила Верещагина.

— Даже англичан, заграбаставших Индию с населением в четверть миллиарда человек, — добавил, смеясь, Василий Васильевич.

— Ого! — усмехнулся Стасов.

Елизавета Кондратьевна вышла в рабочие залы Публичной библиотеки. Друзья, оставшись вдвоем, завели длинный разговор. Когда заговорили о мелкотравчатых клеветниках из художественного мира, Верещагин сказал гневно, с отвращением:

— Ну их к черту! Надо придерживаться совета дедушки Крылова:

Завистники, на что ни взглянут, Подымут вечно лай, А ты себе своей дорогою ступай, Полают, да отстанут.

— Кстати сказать, Иван Андреевич в этой комнате за этим столом много лет работал… — заметил Стасов. — Поскольку об этом зашла речь, я хочу вас предупредить, Василий Васильевич, чтобы в случае чего вы не кипятились: с клеветниками я разделаюсь по всем правилам или даже и не соблюдая оных. До меня доползли слухи о том, что некий Тютрюмов из Академии художеств по своей тупорылой глупости пустил слушок, будто бы вы, находясь в Мюнхене, работали над серией туркестанских картин не один, а наняли группу немецких художников и присвоили себе их труд и славу…

— Гнусная чепуха! — встрепенулся Верещагин и, нервничая, начал ходить по кабинету, заставленному шкафами с редчайшими книгами. — Да, я за короткий срок в Мюнхене сделал столько, сколько сто бездарных тютрюмовых не сделают в сто лет. Я никого близко не подпускал к своим полотнам — не то чтобы позволить кому-то прикоснуться к ним кистью!.. Спасибо, что вы сказали мне.