Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

— И что же ты предлагаешь? — спросил Хич, в голос которого прокралась крошечная нотка нетерпения.

— Чтобы я спала в симпатичной и достаточно скромной ночной рубашке, а потом пошла в ней отвечать на звонок.

Хич решительно задрал нос, видимо, чтобы посмотреть на нее свысока, потому что даже в туфлях без каблуков она была почти с него ростом. Грейс заметила, что несколько членов съемочной группы осторожно поглядывают на них, и задалась — пожалуй, слишком поздно — вопросом, что случается с теми, кто пытается вмешаться в работу Хичкока. По тому напряжению, которое сгустилось в воздухе, она предположила, что ничем хорошим такие вещи обычно не заканчиваются. Однако режиссер, похоже, задумался над ее словами, поэтому она добавила:

— Просто твой фильм должен быть идеальным, Хич.

Не хочется, чтобы женщины в кинотеатрах удивлялись, почему Марго утруждает себя надеванием халата, ведь это отвлечет их от истории.

По-прежнему стоя с задранным носом, Хич выждал несколько секунд, выдержав идеальную паузу, которая сделала бы честь самому Сэнфорду Мейснеру.

— Ну… я определенно не хотел бы давать дамочкам, оторвавшим мужей от телевизоров и затащившим их в кино, повод пожалеть о своем выборе. Посмотрим, как эта сцена будет смотреться в твоем варианте, Грейс. Тут ведь, знаешь ли, придется еще и о расчете времени подумать. Нужно посмотреть, как долго длится сцена без застегивания халата.

Потом он развернулся на каблуках и двумя пальцами поманил оператора.

Грейс вздохнула и почувствовала, что у нее снова забилось сердце. Она это сделала.

После того как эстетика сцены была просчитана, а ее ритм отрегулирован, Хич больше не предлагал Грейс надеть халат, и сцену сняли. Грейс не помнила, когда в последний раз так гордилась собой. Весь оставшийся день она словно парила в облаках.

На следующую ночь, в постели, Рэй Милланд сказал ей:

— Знаешь, ты ведь устроила настоящий переворот. Хич никогда никого не слушает. Он либо действительно очень сильно тебя уважает, либо так же сильно хочет с тобой переспать.

Голова Грейс по-прежнему непринужденно лежала у него на груди, когда она проговорила:

— Меня возмущает и убеждение, что интимные отношения исключают уважение, и предположение, что он станет меня слушать, только если захочет со мной секса.

— Полегче, тигрица!

— Был бы ты женщиной, совсем по-другому воспринял бы собственные слова.

— Тогда хорошо, что я не женщина. — А потом Рэй в своей обычной возмутительной манере притянул Грейс к себе и поцеловал долгим глубоким поцелуем. — Я, к примеру, — выдохнул он, — не испытываю к тебе ничего, кроме уважения и безграничного желания в очередной раз вступить с тобой в интимную связь.

Грейс подумала, что сейчас самое время замолчать и получить удовольствие.

Глава 14

Как она и предполагала изначально, их роман с Рэем Милландом оказался четко привязан к определенному времени и месту. Его желание оказалось не таким безграничным, как он заявлял, что, говоря по совести, вполне устраивало Грейс. Лето подходило к концу, ей предстояло вернуться в Нью-Йорк, чтобы прослушаться на роль Роксаны в «Сирано де Бержераке», а напряжение от необходимости скрывать встречи с коллегой по съемке утомляло чем дальше, тем сильнее. Она дала Рэю возможность мягко расстаться с ней за ужином с шампанским с устрицами («Мюриэль всегда так мила со мной и детьми… Было таким счастьем работать с тобой над фильмом») — потому что наслаждалась видом этого обходительного джентльмена, который явно чувствовал себя весьма неловко. С великодушным пониманием Грейс избавила его от скорбей, и их последняя совместная ночь оказалась достаточно примечательной для того, чтобы пожалеть, что она — последняя.

В завершающие знойные недели лета, во время подготовки к прослушиванию для «Сирано» и съемок в нескольких телепостановках, она пошла на вечеринку и познакомилась там с Олегом Кассини, модельером, платья которого восхищали ее, когда она видела их на страницах журнала «Вог». С тонкими усиками на загорелом лице и с зачесанными назад волосами он выглядел как азартный плейбой и подошел бы на роль какого-нибудь автогонщика, способного отвлечь главную героиню от истинной любви к Тому, Дику или Гарри. Прибавьте к этому непринужденный смех, смутный континентальный акцент (изначально он был русским, но после того, как Олег долго жил в модных столицах Запада, смягчился до общеевропейского) и великолепное чувство юмора — и вы получите полную противоположность Рэю Милланду, который по сравнению с ним выглядел занудой. Он был старше Грейс на шестнадцать лет, но на шесть лет моложе Рэя и в сравнении с последним казался чуть ли не мальчишкой.

Грейс стала привыкать иметь дело с мужчинами постарше. Из-за того, что она так часто оказывалась с ними под прицелами камер, для нее стало естественным испытывать романтические чувства к ним, а не к ровесникам, которые виделись ей совсем юнцами. Меланхоличный, рассудительный Марлон Брандо был особым случаем, потому что казался куда старше своих лет. Но молодые люди вроде очень славного и талантливого Пола Ньюмана, которого она знала по совместной работе над несколькими телеспектаклями? Нет уж, спасибо. Когда в барбизонские времена другие девчонки — всего на несколько лет моложе, чем она сейчас, — рассказывали о свиданиях с этими молодыми актерами, они щебетали о пицце и китайской еде навынос, съеденной сидя на полу, который недурно было бы подмести. Все это совершенно не привлекало Грейс.

Она предпочитала состоявшихся мужчин.

За чаем в «Плазе» старая приятельница Мари Рэмбо не без умысла упомянула при ней о статье в журнале для семейного чтения «Ридерз дайджест», где предполагалось, что девушки, предпочитающие мужчин постарше, испытывают противоестественные чувства к собственным отцам.

— Мое влечение к зрелым мужчинам вовсе не имеет отношения к… эдипову комплексу, Мари, — ответила Грейс. — Во мне нет ничего от Электры.

— Нет, я вовсе не думала, что у тебя такие чувства к отцу, — сказала Мари. — Но твой папа, он, ну… всегда был для тебя важен. Тебе хочется произвести на него впечатление.

— Не понимаю, к чему ты клонишь, — заявила Грейс. Ее кожу пощипывало от раздражения, а еще из-за неуютного воспоминания о том, как польстила ей похвала Хича. Пусть тот и не был никогда ее любовником, его одобрение в каком-то смысле казалось важнее одобрения Рэя Милланда. В случае с Хичкоком важную роль играл авторитет режиссера, но Грейс знала, что, будь они оба ее возраста, их мнение вообще значило бы для нее куда меньше. Однако вслух она запротестовала: — Ну, и Олег не произвел впечатления на отца. Папе противен его «европейский образ жизни», — пародируя отца, она сделала голос на