Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

«Дорогой Владимир Михайлович!

Поверьте, меня очень тронула Ваша такая дружеская телеграмма! Она пришла ко мне в первый период болезни, когда у меня было не очень хорошее настроение. И очень меня подбодрила. Спасибо Вам, дорогой друг! Всё-таки судьба может устраивать удивительные вещи. Много-много лет назад мы встретились с Вами и тогда же завязались наши с Вами дружеские отношения. Потом наступил долгий-долгий провал. Исчезли мы оба – я на более короткий срок, Вы – на очень длинный. Прошли десятилетия, и судьба снова свела нас вместе, даже в одном городе в одном институте. Бывают же такие фантастические вещи в наш фантастический век»154.

Фантастической вещью можно назвать и ещё один поворот в судьбе Константинова, если он, конечно, вообще имел место быть. Анна Чкнаверова, как и некоторые другие люди, знавшие Владимира Михайловича, вспоминала, что во время работы в Институте востоковедения, он был тесно связан со спецслужбами. Чаще всего называют военную разведку – ГРУ, поскольку до войны он служил именно там, но Чкнаверова в своей книге убеждённо писала о другом ведомстве – КГБ. По изложенной ею версии событий, в начале 1960-х годов Константинова пригласили на Лубянку, где некий генерал предложил ему «…высокую зарплату, дачу в Подмосковье, машину, спецпайки и трёхкомнатную квартиру на Ленинском проспекте», если Владимир Михайлович станет сотрудником КГБ. Маловероятно, но допустим. Но каким сотрудником? Стоит заметить, что Константинову в 1963-м исполнилось 60 лет, и в таком возрасте никто его на службу не принял бы. А его ценность как агента весьма сомнительна. Агентом где? Среди кого? В Москве, в Институте востоковедения? Это скорее сказки для телесериалов. Оперативным переводчиком на фоне многочисленных теперь японистов, выпускавшихся из языковых вузов?

Трудно поверить, что такая работа могла быть оценена тем фейерверком материальных благ, о которых писала Анна Абрамовна. Похоже, перед нами ещё одна из «былин о Константинове», тем более что и заканчивается она вполне летописно: Владимир Михайлович «тоном, не допускающим возражений», заявил, что он учёный и хочет заниматься только наукой, лишившись тем самым обещанных квартиры, машины и прочих, якобы обещанных, ему наград. Впрочем, своеобразным послесловием к этой истории сама Чкнаверова опрокидывает всю вышеизложенную историю с ног на голову: «И хотя Константинов отказался войти в штат работников КГБ, но он продолжал сотрудничать с управлением и по первому зову приходил на ночное дежурство для выполнения очередного задания. Поступить по-другому он не мог: не позволяла офицерская честь. Это была его святая обязанность»155. Что значит «продолжал сотрудничать»? Какие «ночные дежурства»? Оставим эти и другие подобные пассажи на совести их автора и вернёмся к действительно научной деятельности Владимира Михайловича.

20 апреля 1960 года японоведы академик Николай Конрад и профессор Александр Гальперин обратились в учёный совет Института востоковедения АН СССР с заявлением по поводу диссертации Константинова:

«Считаем, что диссертант заслуживает присуждения ему учёной степени доктора исторических наук. Основания следующие: автором введён в науку ценнейший памятник по истории Японии XVIII в. и русско-японских отношений того времени. Перевод и научная обработка этого памятника требуют редкого знания письменного японского языка, скорописи и изучения огромнейшей литературы на японском и других языках для внесения ряда исправлений в текст японской рукописи и составления научного комментария. Всё это сделано диссертантом с исключительной тщательностью, добросовестностью и на самом высоком уровне».

Скоро Владимир Михайлович стал доктором наук и, закончив перевод «Оросиякоку суймудан», взялся за отчасти схожую работу или, если угодно, за продолжение первой: книгу Кацурагава Хосю «Хокуса бунряку», или в переводе на русский – «Краткие вести о скитаниях в северных морях».

Это рассказ о том же самом плавании купца из Осаки Дайкокуя Кодаю, записанный в том же XVIII веке, но уже не им самим, а врачом Кацурагава Хосю, получившим на это «государственный подряд». В эпоху закрытия Японии от контактов с иноземцами, а эпопея Дайкокуя пришлась как раз на то время, одними из немногих специалистов, допущенных к получению и изучению информации из-за рубежа, оставались врачи. Самурайская элита знала, что европейская или, как её тогда называли, «голландская» наука добилась в борьбе с болезнями значительно больших успехов, чем традиционные японские врачеватели, лечившие методами поросшей мхом седой старины. Дабы не расширять круг посвящённых в реалии западной жизни, врачам периодически приходилось выполнять и другие, совершенно не свойственные им изначально функции. По мере необходимости они становились топографами, переводчиками, а Кацурагава на время обратился в писателя-документалиста. Когда Дайкокуя и один из его спутников были возвращены на русском корабле в Японию, их подвергли многочисленным расспросам и допросам. На одном из таких допросов они рассказывали о путешествии в загадочную Россию лично военному правителю страны – сёгуну Токугава Иэнари. Кацурагава присутствовал на допросе, а затем ему поручили оформить услышанное своеобразным протоколом. Через год, в 1794-м, Кацурагава подготовил целую книгу, в которой не только воспроизвёл услышанное, но и снабдил рассказы Дайкокуя обширным справочным аппаратом. Фактически он провёл исследование, создав наиболее полное для его ситуации и времени описание и путешествия, и нравов, и обычаев русских и других европейцев.

Эта книга на долгое время исчезла из поля зрения историков и была найдена и воспроизведена на японском языке лишь в 1937 году. Её перевод стал последним трудом Владимира Михайловича Константинова, но довести его до конца он не успел. Предисловие к изданию написал его коллега Владислав Горегляд, он и другие японоведы подготовили издание к печати коллеги.

Надо отметить, что Владимир Михайлович Константинов остался в истории не только как переводчик. Ещё работая в Разведупре, он подготовил к печати несколько исследований на японскую тему. Они имели прямое отношение к его службе («Военная пропаганда в Японии», «Японский справочник по тактике», «Организация и функции японских органов в Маньчжурии» и др.), а потому не могли быть опубликованы под настоящим именем автора. Константинов использовал псевдоним «М. Аирский». Анна Чкнаверова считала, что он был «составлен из первых двух букв имени жены и двух дочерей Константинова»156, но супругу Владимира Михайловича звали Елена Александровна, а вот дочери были действительно Майя и Ирина, так что здесь мы, видимо, имеем дело с обычной оговоркой.

14 мая 1967 года в Москве умер Роман Ким. Один из самых (если не самый) загадочных писателей Советского Союза должен был оставить после себя большой архив и библиотеку. Архивом, насколько известно, занимались специальная комиссия Союза писателей СССР и сотрудники Японского отдела контрразведки КГБ, с которым Ким сотрудничал, пока хватало сил. А вот часть библиотеки – книги на японском языке, по некоторым данным, забрал и собирался сохранить друг – Владимир Михайлович Константинов. Не успел. В начале августа того же года Константинов