Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев

Эта отдельность, отчужденность духовенства от русского общества — печальная черта нашей русской Церкви.

Возвращусь опять к старушке Мамоновой. Она страшно боялась смерти и потому — всяких заразных болезней. Она никогда поэтому не дотрагивалась до ассигнаций; дьякон, ее друг и ее дома, после отпевания покойника на селе, должен был идти мыться в баню и до этого не показываться в ее доме. Конечно, не всегда исполнялись ее причуды, и старушку часто обманывали.

Итак, старушка была типичная барыня помещица прежних крепостных времен, но все старушку любили — и слуги, и домочадцы, и соседи, и духовенство, и мы, дети. Какие же черты характеризовали строй ее дома, которые характерны для прежнего дворянского быта? Я бы сказал следующие: изобилие во всем, в особенности в еде и в угощении, праздность жизни, отсутствие интеллектуальных интересов, добрая патриархальность жизни, почтительность слуг и окружающих к помещице, ее глубокое благочестие, и весь консерватизм воззрений, а в особенности всего строя ее жизни.

Я уже имел случай говорить, что уничтожение крепостного права мало отразилось на быте богатого дворянства. У Мамоновой в доме всё оставалось таким же, как было до освобождения. Не говорю об ее имениях — говорю только о быте, об ее доме.

Мамонова, будучи богатой и из Рюриковичей, всё же была представительница крупного провинциального дворянства, пожалуй, московского провинциального, но отнюдь не петербургского придворно-аристократического круга.

К этому самому высокому кругу у нас в уезде принадлежали только чета Апраксиных, владельцев известного села Ольгова, расположенного в 6 верстах к востоку от Никольского. О богачах Апраксиных — не графах, потомках елисаветинского фельдмаршала — много уже писано в мемуарной литературе. Роскошные приемы и пиры в начале прошлого века Степана Степановича Апраксина, женатого на сестре московского губернатора княжне Екатерине Владимировне Голицыной, гремели долго во всяких воспоминаниях старожилов Москвы. Апраксины в Москве принимали царей; чуть ли не посетила Екатерина и их имение Ольгово. Во всяком случае, Ольгово славилось своими пирами и приемами еще в XVIII столетии.

Я знавал только чету Апраксиных Виктора Владимировича и Александру Михайловну, рожденную Пашкову, родную сестру обер-гофмейстерины княгини Марии Михайловны Голицыной[132].

Скажу несколько слов про Ольгово. В детстве моем и юности я помню Ольгово совершенно заброшенным имением. Никто в нем не жил уже много лет, и вся огромная барская усадьба с большим домом и бесконечными флигелями, конюшнями, оранжереями, домашним театром стояла почти в руинах, и деревья росли на каменной баллюстраде и въездных башнях.

Последние владельцы Ольгова, чета Апраксиных, проживали в своем огромном, богатом орловском имении, известном селе Брасово. Но в начале 80-х годов Брасово было продано великому князю Михаилу Александровичу и продано, сколько помнится, за недорого: Апраксин получил за него не то два, не то три миллиона. Слышал, что в управлении великого князя Брасово стало приносить колоссальные доходы, и вообще великий князь Михаил Александрович считался нашим самым богатым великим князем; за ним по богатству следовал вел. кн. Николай Михайлович. По имению Брасово получила свою фамилию и жена великого князя Михаила Александровича, рожденная Шереметьевская, в первом браке г-жа Вульферт[133].

Продавши Брасово, Апраксины переселились в Ольгово и, хотя они были бездетны и уже в престарелом возрасте, принялись с увлечением восстановлять Ольгово, реставрировать его в том виде, как оно было прежде.

Не имея потомков, важные, чванливые Апраксины все жили в прошлом, в прежнем величии своих предков. Они стремились и внешне достигли того, что восстановили в Ольгове прежний быт вельмож александровского времени. Всё, до самых мелочей, до портретной галереи предков, до мебели и ее расстановки не только в парадных комнатах но и в спальнях было по возможности восстановлено, как было лет 50 назад. Разница от прежнего была только та, что они, муж с женою, старики, жили замкнуто и никого не принимали; поэтому вельможный дом их был совсем мертвый.

Я помню, что в молодости своей, когда с такою энергией и затратами кипело, под наблюдением старика, восстановление Ольгова, я удивлялся, и спрашивал себя, для кого старик так хлопочет и на что ему на старости лет понадобилась такая «реставрация», как они, муж и жена, могут жить только для себя?[134]

Апраксины были противоположностью нашей семье, которая жила или, по крайней мере, по своим «принципам» старалась жить для «народа». Моя мать землю крестьянам своим отдала без выкупа; на свой счет выстроила и содержала одну из первых по времени основания (1868) народных школ в уезде; выстроила и содержала на свой счет больницу и доктора; положила капитал на эту больницу при передаче ее земству; воспитывала и выводила в люди многих и многих детей из крестьян и дворовых. Словом, мы были народниками, прогрессистами, а Апраксины — какими-то антиквариями-консерваторами. Без потомства, без молодежи, без гостей и приемов всё их пышное и чванливое Ольгово имело вид как бы какого-то саркофага, воздвигнутого стариками-владельцами для самих себя.

Так мне тогда казалось; да, пожалуй, во многом по отношению к Ольгову так я и теперь думаю. Богатые люди должны быть гостеприимны; без того нет оправдания богатству. Деды, их принимавшие и веселившие всю Москву, правильнее понимали значение и задачи вельможества.

Апраксины были богаче нас вдвое, если не более; у нас тоже было лошадей двадцать на конюшне; тоже были оранжереи, тоже было всякого добра много в доме. Но у нас было при этом всегда много народу, человек двадцать весьма часто садились за стол, много молодежи, много шума, веселья и простоты. А у Апраксиных был восстановлен огромный конский завод, огромные оранжереи, бесчисленная дворня, огромный дом, могущий вместить столько гостей; и всё это для них, двоих стариков, и никогда-то никого у них не было: ни шума, ни веселья, [только] чопорность и важность, и они двое — старики. И они не скучали, и они были довольны своею «важностью».

Со всем тем не хочу сказать про них ничего дурного. Да и это всё были затеи больше деятельного и живого Виктора Владимировича, чем спокойной, степенной, важной Александры Михайловны.

Виктор Владимирович был в своем роде единственный вельможа, дворянин старого закала, которого я в своей жизни встречал. Как я уже сказал, они как бы поставили целью своей жизни, по крайней мере, своей старости, когда я их зазнал, реставрацию прошлого, как бы бальзамирование прежнего, отжившего уже быта.

Когда Ольгово его было закончено и они решили, что можно уже начать «принимать», Апраксин,